Любовь Стратегического Назначения - стр. 10
– Об этом не нам беспокоиться… Здесь он «пациент из палаты №417, тот, который ни хрена не помнит и лежит у окна, как заходишь, слева». Так его обозначают медсестры. Вылечим – дальше не наша забота.
Я слушал, о чем говорят врач и милиционер, а сам внимательно смотрел на свою руку – она знала, как держать самопишущее перо.
После того как Сергеев ушел, я стащил у дежурной медсестры карандаш, заперся в туалете, взяв стопку каких-то старых бланков. Я нашел незаполненную страницу, занес карандаш над ней. Прошла минута. Я знал, что моя рука напишет мне что-то – букву, слово, имя – хоть что-нибудь. Я ждал, что рука нацарапает мне письмо из прошлого, где я прочту себя. Я даже приложил грифель к бумаге —………………………
Унитаз холодит задницу. Ноги затекли. За дверью кабинки татарин Шамиль рассказывает о том, как он отымеет медсестру Свету. Ничего… Пусто. Лист бумаги остается чистым. Рука, знающая, как держать карандаш, ничего сообщать не хочет. Я комкаю бланк, выкидываю его в урну и, дернув за веревку сливного бачка, покидаю туалет.
По ночам, когда все засыпают, даже дежурные медсестры на этажах, я выхожу в холл, включаю телевизор и, убрав звук, смотрю в экран. Там беззвучно шевелят губами ведущие полуночных программ, бесшумно взрываются заминированные автомобили. Я смотрю, как без единого звука самолеты врезаются в огромные небоскребы, как бородатые мужчины в чалмах деловито стреляют из бесшумных гранатометов в других мужчин. Я вижу музыкантов, исполняющих таинственную симфонию тишины, и дирижер, производящий руками загадочные пассы, – похож на африканского колдуна, который думает, что, размахивая руками, сможет вызвать дождь… В абсолютной тишине известные комики произносят неслышимые шутки, а зрители в зале так же неслышно смеются. Раскрасневшиеся, хватающие разинутыми ртами воздух, они похожи на бьющихся в агонии клиентов газовой камеры… Я нажимаю кнопки на пульте дистанционного управления, переключая каналы до тех пор, пока не наступает тот отрезок времени, когда три часа ночи незаметно превращаются в четыре часа утра. Зевая, я выключаю телевизор и иду спать. Пусто. Холодно. Темно.
Лифты в больнице светлые и просторные. Они снуют вверх-вниз целый день: спешат молоденькие медсестры, прижимая папки с историями болезней к груди, пациенты направляются на разнообразные процедуры… Суета. В кабинки набиваются по десять и больше человек. Кто-то болтает, кто-то молчит. Я еду в флюорографию: прошли очередные четыре недели, надо снова просвечивать мою голову…
Когда думаешь о чем-нибудь, мышцы глаз расслабляются: зрение полностью расфокусировано. Словно смотришь в окуляр бинокля, а резкость не настраиваешь. Вот так вот я размыто видел перед собой белый халат, думая о чем-то своем, когда сквозь смех и бормотание пассажиров лифта услышал:
– Хочешь меня трахнуть?
Расфокусированный бинокль исчез. Я поднял взгляд и наткнулся на черные колючки: глаза. Та самая медсестра. Слишком темные волосы… Слишком темная помада… Смотрит прямо в меня. Я отвожу глаза – все в лифте продолжают заниматься своими делами: говорят, смеются. Никто не услышал этой фразы.
– Так хочешь меня поиметь?
Лифт тормозит – 1—й этаж, все выходят. Она смотрит на целую секунду дольше, чем нужно, и покидает лифт вместе со всеми. Усаживаясь в кресло в рентгенкабинете, слышу голос Юры: