Любовь моя - стр. 64

– Тонкий ход – нервно буркнула Жанна, поджав губы. Но литературную тему продолжила, обратив внимание подруг на себя:

– Оруэлл интересный писатель, но своеобразный, я бы сказала, абсурдный. Помните его лозунги? «Мир – это война», «Свобода – это рабство», «Незнание – сила».

– Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре. Это значит, говорить то, что есть на самом деле, – сказала Инна.

– Автор утверждал, что достичь вечного мира невозможно, он завоевывается посредством войны.

– Не вижу в его утверждении противоречий.

– Американцы бомбят какую-нибудь страну, а говорят, что строят мир, что они борются за мир во всем мире, – возмутилась Жанна. – Вот откуда истоки этого абсурда.

Аня внесла свою лепту в обсуждение:

– Оруэлл, как и Рита, выступал против тупоголовых чиновников. Он заставлял людей думать о том, что для них важно. Умный писатель. Я читала, что из ста восьмидесяти его предсказаний социального характера, сто семьдесят сбылись.

– А я больше люблю сюжеты, в которых действие умещается в короткий срок, а охват событий – века, чтобы в нем присутствовала временная аберрация и сгущение событий в ретроспективе.

– Лена, слышишь, Жанна не твой читатель, – отметила Инна.

– Еще мне нравятся романы, в которых захватывающая фабула: мощные сдвиги эпохальных пластов, меняющих ход истории, а главные действующие лица в них – страны и континенты; когда есть вертикаль и горизонталь взаимоотношений.

– Сочетание эпического и камерного, громогласного и напряженно-тихого? – подсказала Инна.

– Чтобы всем этим управляла грозная, однонаправленная воля всех слоев общества и главному было подчинено всё второстепенное; где чувствовалась бы трагическая поэзия истории, преподнесенная интересно и свежо; чтобы и в сюжете, и в средствах выражения сочеталось несочетаемое: горячий снег, оптимистическая трагедия, преклонение и жестокость. В книге должно быть интригующее начало и обязательный яркий финал! У этих авторов своя реальность, свой мир. И кино люблю зрелищное.

– Там мгновение растягивается в вечность, а вечность стягивается в мгновение, а человек в точку. И к нему можно применить принцип неопределенности Гейзенберга: я – тело, но я и волна; я здесь, но меня нет, – пряча довольную улыбку, сказала Инна.

– Такие книги переполняют меня ликованием. И я вчитываюсь в их строки с дрожью узнавания и восхищения. Сюжет должен меня тронуть, захватить и не отпускать. Таков мой критерий, – восторженно закончила свой монолог Жанна.

– И чтобы у главного героя – ума палата, и чтобы он своей мощью… заслонил автора, – невинным голосом сказала Инна. – Упаси тебя Бог увлечься фантастикой и забыть о достоинствах великих классиков! Преувеличение исторической значимости событий через много лет может сыграть роль фатальной улики. Вспомни американцев. Они многое чего себе приписывают: и открытие законов природных явлений, и несуществующие победы в войнах. И «нам не дано предугадать», чем это со временем может для нас обернуться. Но уж точно всем будет не до юмора.

– Мне один американец сознался, что всё лучшее, что имеют, они воруют у других, – вспомнила Жанна.

– Все намного проще. У них печатный станок, вот они и держат весь мир за яйца, как говаривал один из моих мужей. Сталин в свое время не пожелал садиться на долларовую иглу. А ты западных фильмов насмотрелась. Я думала, тебя увлекает вообще всё, что представляет собой исключение из общих правил. А мне интересно читать о жизни сильных, коварных, азартных женщин. Я люблю объяснять их поведение, быть им как бы адвокатом. Еще мне нравится рваный, нервный ритм и художественный беспорядок в произведениях. Я чувствую в них себя искателем.