Любовь. Любовь? Любовь! - стр. 3

– Так, стойте. Куда это вы собрались? – Надя сделала шаг вперед.

– Ма-ама. Неужели ты думаешь, что если ты сказа-ала «нет», то я не по-оеду? Мы приняли решение, и я ста-авлю тебя и папу в известность, что сего-одня ночью мы с Сережей едем в Киев по-оездом. Про-ости меня, что я делаю тебе бо-ольно, но… – Люба волновалась, поэтому пропевала больше слов, чем обычно, отчего её речь стала ещё мелодичней. Она хотела подойти к матери и, как она делала всегда, обнять её, но Надя не позволила это сделать, выставив перед собой руки. Люба, не договорив, взяла сумку, сшитую ею из своих старых джинсов, подошла к отцу и обняла его.

Богдан прижал её крепко. Нежно похлопал по спине – он знал свою девочку, она с детства любила похлопывания по спинке – поцеловал в щеку и прошептал:

– Берегите себя, – потом, крепко пожав руку Сергею, добавил: – Держите в курсе. Если нужна помощь, звоните.

– Простите нас, – с глубоким сожалением промолвил молодой человек. У него был потрясающий по звучанию вибрирующий баритон, что придавало молодому человеку ещё больше привлекательности в глазах представительниц женской половины общества.

Надя больше не смогла сказать ни слова, её душили слёзы. Она смотрела на сцену прощания широко открытыми непонимающими глазами, сжав до синевы губы.

Молодые люди, более не оглядываясь, вышли из комнаты, из квартиры, из дома…

– Как… как… как ты можешь? – шевелились губы 56-летней женщины, которая все ещё была красива. Надежда больше не была брюнеткой. Соединение светлых и темных прядей в волосах позволяло прятать наползающую седину. Умело наложенный неброский макияж скрывал возраст. А фигура и вовсе заставляла усомниться в её годах. Подтянутая, со стройными и длинными для её небольшого роста ногами, она напоминала ту тридцатилетнюю Надю, которую Богдан любил и боготворил. Ничего не изменилось с тех пор. Она осталась для него единственной Женщиной, желанной и любимой. Его болью, его позором, его искуплением и его наградой.

Богдан подошел к жене и замкнул её в объятия своих крепких рук.

– Ты… пусти…

– Не пущу, – он ещё крепче прижал её к своей груди, и она вдруг громко разрыдалась. Взахлёб.

Ему только этого и надо было. Он хорошо знал свою жену. Опытная, сильная, умная женщина, она будет мучиться и держаться до последнего. А ей необходимо «выпустить пар», выплакаться, иначе поднимется давление – здоровье-то после всех жизненных перипетий было не слишком хорошим. Богдан крепко, но бережно прижимал к себе свою жену одной рукой, а другой – гладил её волосы. Затем наклонился, коснулся губами влажного виска, на котором уже опять показалась седина, взял обеими ладонями её лицо и поцеловал её глаз, затем второй.

– Не волнуйся, Наденька, все будет хорошо. Ты воспитала замечательную дочь… Я горжусь ею…

Надя как будто не слышала мужа.

– А что, если с ней что-нибудь случится? Это же политика… – всхлипывания не давали ей возможности говорить связно, – такое грязное и опасное дело.

– Ты же знаешь, с нашей Любовью ничего плохого случиться не может. Ты же знаешь это, правда? – Богдан с нажимом выделил имя их дочери, отстранился от жены, чтобы посмотреть ей в лицо. – Ведь знаешь? А потом… она же твоя дочь! – теперь Богдан сделал ударение на слове «твоя» и издал звук, похожий на короткий заикающийся смешок.