Любовь – это розы и хлыст - стр. 28

– Не угодно ли вам освежиться вином? – спросила я после некоторой паузы. – Ваш путь, вероятно, был долог и утомителен…

– Грацие, доминика, мольто грацие, – снова лживая улыбка контессы, похожая на лезвие. – Однако, если позволите, мы воздержимся от питья и еды, поскольку держим пост.

– А, да, разумеется, – кивнула я. Какой еще пост в это время? Сейчас варят сыры и давят виноградные гроздья, коптят колбасы и маленькие, острые и безумно вкусные salsicce,[2] которые можно, нацепив на стальной прут, жарить над очагом, наслаждаясь дивным ароматом и шипением жира на углях. Только лютый человеконенавистник стал бы поститься в такую пору! И потом… Выпить вина в доме, куда ты явился с честными намерениями и открытыми мыслями – это знак того, что ты не замышляешь дурного против хозяев. Гость должен вкусить от лозы, пригубить вина, тем самым показав, что он – не враг. Это священная традиция, я помню, я учила! Конечно, падре Вильельмо сказал мне тогда, что это традиция сохранилась в домах простонародья, но, думаю, и этим знатным господам она известна.

Что-то не так, Спящий, что-то не так! Они приехали не просто поговорить о погоде. И – как досадно! – из хозяев в кастелло только я!

…А может быть, того они и добиваются? Будь стойкой и осторожной, Норма!

– Раз вы не желаете вина, быть может, перейдем к цели вашего приезда? – я сумела изящно повернуть голову и послать острый взгляд в комбатанта. Тот смешался и втянул голову в плечи. Idiotto!

– Разумеется, доминика, – кивнула контесса. – Прежде всего, я должна сообщить вам, что занимаюсь благотворительностью, и под моим покровительством находятся три высокопоставленных частных схолы для девочек и девушек из благородных семейств. В этих схолах особое внимание уделяется воспитанию у будущих матрон сознания того, что они принадлежат высокому роду и должны блюсти как свою честь, так и честь вскормившей их семьи. Девочки и девушки обучаются рукоделиям, достойным их положения, также изучают музыку и бельканто, иностранные языки, танцы, риторику, богословие, этику, хорошие манеры… Также менторши, ответственные за образование девиц, обучают их некоторым естественным наукам в целях расширения кругозора.

– Скузами, простите, – нахально перебила я. – Какое отношение вы и ваши схолы имеете к роду Азиттизи?

– Самое прямое, – заверила меня контесса. – Позвольте мне зачитать отрывок из письма вашей матери, адресованного моей скромной особе.

– Разумеется.

Моя мать прислала письмо этой сушеной саранче? Да скорее небо брякнется на землю!

Контесса пошевелила пальчиками в своей борсетта, расшитой перламутром и нефритом, и извлекла исписанный листок бумаги. Интересно, это действительно почерк моей матери?

– Начало я пропущу, – предупредила контесса. – В нем речь идет о частных делах. А вот то, что касается исключительно вас, доминика Норма.

Почему так тяжело на сердце?!

– Итак, – контесса развернула листок, – Читаю: «В последнее время я чрезвычайно обеспокоена общим неустройством нрава, поведением и поступками своей дочери Нормы. Боюсь, в связи с тем, что я отличаюсь слабым здоровьем, я не сумела сыграть сколь-нибудь заметной роли в воспитании девочки. Мне трудно это признать, как отцу, но я должен сообщить вам, контесса: моя дочь крайне злонравна, склонна к общению с недостойными людьми, имеет порочные привычки, ленива, капризна, неблагочестива до того, что отваживается хулить Спящего и признаваться в безверии своему духовнику. Природные наклонности девочки ужасны; в столь невинном возрасте она уже познала некоторые отвратительные стороны жизни и, похоже, нашла в том некое удовлетворение. Я чрезвычайно встревожена таким состоянием Нормы. Сейчас ей всего шесть лет, а она уже является сосудом зол, греха и погибели. Чего же ждать дальше? С трепетом сердечным я представляю себе, как, подрастая, девочка будет постоянной угрозой чести рода, ее привычки и наклонности станут всё более развращенными и бесстыдными. Я дошла в своих страхах до того, что подозреваю свою дочь уже теперь в потере невинности, так развращено это дитя! Прошу, нет, умоляю вас, контесса: примите мою Норму в одну из опекаемых вами схол; пусть это будет учебное заведение самого строжайшего распорядка, менторы в нем не должны делать девочке никаких послаблений и скидок на возраст, наоборот, ввести самые жестокие способы телесного наказания по отношению к ней. Лишь строгостью, жесткостью и жестокостью возможно искоренить в этом ребенке порочный нрав и преступную злобность… Поэтому, контесса, едва вы получите это письмо, прошу вас незамедлительно отправиться в Кастелло-дель-Чьяве и предъявить свои права на Норму, которые я вам в этом письме полностью предоставляю. Если вы встретите непонимание со стороны менторши моей дочери, а также домоправителя, покажите им это письмо. Они обязаны отпустить с вами девочку: это мой безоговорочный приказ. Я вверяю ее вашей власти, вы вольны делать с нею, что угодно, лишь бы это служило исправлению ее порочности. Если Норма откажется ехать с вами, примените всю возможную силу, а также скажите ей, что в случае неповиновения вам я отрекаюсь от нее, как от дочери, лишаю ее своего родительского благословения и покровительства, она не получит положенного наследства и титула; более того, я клянусь, что лично продам ее в рабство в любое из чернокожих племен Архипелага Слоновой Кости. Надеюсь, вы исполните мою просьбу, причем в скором времени, также надеюсь, что ваши усилия не пропадут втуне, и Норма станет порядочной благонравной девушкой, достойной носить фамилию Азиттизи. Прошу вас запретить ей общаться с другими воспитанницами, запретить разговоры, сплетни, лакомство, привязанность к вещам и безделушкам и так далее. Вы знаете, что надобно делать. Разумеется, я выплачу любые суммы по первому вашему требованию, деньги будут взяты из наследственной доли Нормы. Засим остаюсь ваша покорная слуга, вдова Азиттизи. Писано в день св. Сабато месяца агосто, пятого года правления рекса Альфонсо Светоносного».