Люба, любовь и прочие неприятности - стр. 31

- Бентли, а в остальном да, все верно.

Я тогда не подумала о том, что сбывается кошмар просто. Я в платье с декольте и без лифчика до кучи, ночью сажусь в тачку Хабарова и уезжаю. На поля сука, где нет никого, только пшеница романтично полыхает! Да, тогда я об этом вовсе не подумала, главное поскорее доехать, а что на селе ездит быстрее этой мазеррати? Правильно, ничего.

Автомобиль пару раз подкинуло чувствитеьно на кочках, несколько раз ощутимо царапало днище. Я на Хабарова кошусь – сейчас взбесится, что игрушка портится, и обратно повернёт. Но нет, летим вперёд, благо поле это – ближнее к деревне.  

Пшеница горела. Красная линия огня пролегла по полю неровно, чуть вдаваясь клином в одном месте. Я растерялась, и снова про Хабарова забыла. Поля горели, такое бывало, но в этом году… В этом году я первый раз главный агроном. Такими темпами – последний. Приедут пожарные, наверняка уже едет трактор, который будет перепахивать поле, не давая огню дорогу. Всё сделают, но вот так смотреть просто я не могу. Ещё и огонь кажется таким безобидным, весёлым – поле горит не так страшно, как лес. Кажется, что можно потушить…

- Есть тряпка? – спросила я у Хабарова.

Тот кивнул, пошёл искать в машину. Но машина была именно такой, какой и казалась – игрушкой. Хабаров нашёл только одно, кристально чистое и не использованное ещё полотенце. Я надела свои туфли на каблуках и побежала по пепелищу, по неостывшей ещё тонкой золе, которая жглась, как недавно руки Хабарова. Только… далеко не так приятно. Я пошла от края поля. Бьёшь, сбиваешь огонь, он послушно отступает, но если замешкаться – возвращается.

- Ты руки пожжешь, - выругался Хабаров.

- Плевать.

- Чокнутая.

А потом снял свой пиджак, который наверняка миллион стоит, не меньше, размахнулся и стегнул им по огню. Потом снова. Работал молча и остервенело, только пепел в воздухе кружится и искорки порой взвиваются. До приезда помощи мы отвоевали всего метров двенадцать огненной полосы. Кажется, так мало, хотелось бы и больше, но это мои метры и я их спасла.

Устала, руки горят и от усталости, и от не сильных, но больнючих ожогов и реветь хочется. На поле я явно была уже лишней и пошла к машине, которую Хабаров отогнал в сторону, чтобы не мешала. Свет в салоне горит, села, смотрю на себя, платье безвозвратно испорчено, туфли тоже только на свалку, даже подошва поплавилась местами. Пиджак Хабарова тоже восстановлению не подлежит.

- Там следы были, - наконец сказал Хабаров. – От машины. Явно российский автомобиль, я фотографии сделал. Даже спички валялись.

Я таки всхлипнула и разревелась. Уже второй раз при Хабарове плачу, ну, вот куда это годится?

- Ты чего? – испугался он. – Я этого гада из под земли достану, дам соху и мотыгу, он мне это поле вручную засеет, гарантирую. Только… не плачь.

- Это было моё любимое платье! – сквозь слезы выдала я.

Говорить, что оно единственное выходное, как-то стыдно. Что я много лет трачу деньги в основном на ребёнка тоже. Зачем ему знать это? Он наиграется, уедет обратно в свою блестящую жизнь, а я тут останусь. Тут моя жизнь, тут дочка привыкла, тут уровень трат соизмерим с моей зарплатой.

- Я тебе новое куплю. Десять, а лучше двадцать, или даже тридцать.

- Не нужно, - устало отмахнулась я. – Отвези меня домой. И прости… за Клаву, за пшеницу…