Луна и шесть пенсов - стр. 19

В это время дня улица Клиши была запружена народом, и человек с живым воображением мог разглядеть в прохожих персонажей из бульварной литературы. Кого здесь только не было! Здесь прогуливались клерки и продавщицы, старики, словно сошедшие со страниц романов Оноре де Бальзака, а также мужчины и женщины, профессионально извлекающие доход из человеческих слабостей. На улицах этого бедного квартала Парижа жизнь била ключом, заставляя сердце колотиться сильнее в ожидании внезапных приключений.

– Вы хорошо знаете Париж? – спросил я.

– Нет. Не был здесь с медового месяца.

– Как вам удалось набрести на эту гостиницу?

– Мне ее порекомендовали. Я хотел что-нибудь подешевле.

Принесли абсент, и мы с подобающей серьезностью стали смешивать его с тающим сахаром.

– Полагаю, лучше сразу открыть вам цель моего визита, – сказал я не без смущения.

Его глаза лукаво блеснули.

– Я не сомневался, что рано или поздно кто-то объявится. От Эми пришла груда писем.

– Тогда вы прекрасно знаете, что я собираюсь сказать.

– Письма я не читал.

Я закурил сигарету, чтобы потянуть время, не представляя, как перейти к делу. Заготовленные мною красноречивые фразы – проникновенные или негодующие – были здесь, на улице Клиши, неуместны. Стрикленд усмехнулся.

– Неприятная вам досталась работенка, так ведь?

– Не знаю, что и сказать, – ответил я.

– Вот что. Выкладывайте все поскорее, а потом проведем вместе приятный вечер.

Я колебался и медлил с ответом.

– Вам приходило в голову, что ваша жена страдает, что она в отчаянии?

– Эми справится.

Не решусь описать поразительную черствость, с какой это было сказано. Я смутился, но постарался скрыть свое смущение, приняв тон моего дядюшки Генри, священника, когда он уговаривал кого-нибудь из родственников принять участие в благотворительной акции.

– Не возражаете, если я буду говорить с вами откровенно?

Он улыбнулся и согласно кивнул головой.

– Разве она заслужила такое отношение?

– Нет.

– У вас есть к ней претензии?

– Никаких.

– Разве не бесчеловечно вот так бросить ее, безвинную, после семнадцати лет брака?

– Бесчеловечно.

Я посмотрел на Стрикленда с удивлением. Безоговорочное согласие с тем, что предъявлялось ему, выбивало почву из-под ног. Положение мое становилось затруднительным, если не сказать смехотворным. Я готовился к тому, что придется его убеждать, вызывать в нем сострадание, поучать, предостерегать и выдвигать требования, прибегая при необходимости к язвительности, негодованию, даже к сарказму, но что прикажете делать исповеднику, когда грешник признает свой грех, но не раскаивается в нем? Я о таком и не слыхивал, ибо моя привычная тактика сводилась к отрицанию предъявляемых мне обвинений.

– Ну, так что? – спросил Стрикленд.

Я постарался презрительно скривить губу.

– Раз вы все признаете, что тут скажешь?

– Видимо, ничего.

Я почувствовал, что довольно неумело выполнил возложенную на меня задачу, и разозлился.

– Но, в конце концов, нельзя же оставлять женщину без гроша.

– Почему нельзя?

– На что прикажете ей жить?

– Я семнадцать лет ее полностью обеспечивал. Может, теперь она для разнообразия сама о себе позаботится.

– Она не может.

– Пусть попробует.

Много чего нашлось бы на это возразить. Я мог бы поднять разговор об экономическом положении женщины, об обязательствах, которые – гласно и негласно – берет на себя мужчина, вступая в брак, и о многом другом, но я понимал, что тут важно лишь одно.