Ложная память - стр. 82

Это было странное и какое-то параноидальное ожидание, но ощущение его необходимости застряло в мозгу Дасти, как колючая заноза, которую он никак не мог вытащить. Этот непонятный день завел его глубоко в лес подозрений; они были бесформенными и беспредметными, но тем не менее тревожными.

Скит с наслаждением поедал ранний обед: томатный суп с базиликом, приправленный тертым пармезаном, и цыпленок с соусом из чеснока и розмарина с жареным картофелем и спаржей. Блюда, которые подавали в «Новой жизни», были куда лучше, чем в обычных больницах, хотя твердая пища оказалась порезанной на мелкие кусочки – ведь Скит находился под наблюдением в связи с его порывами к самоубийству.

Валет, сидя на кресле, глядел на Скита с интересом завзятого гурмана. Однако он был воспитанным псом и, хотя время его обеда давно прошло, не выпрашивал кусочков.

– Уже несколько недель так не ел, – заявил Скит, набив полный рот курятиной. – Похоже, что ничего так не способствует аппетиту, как прыжок с крыши.

Мальчишка был настолько тощ, что казалось, будто он занимался похуданием сразу по нескольким рецептам для супермоделей и заработал на этом деле булимию[20]. Глядя на него и представляя себе, насколько должен был съежиться его желудок от многодневного голодания, было трудно предположить, что туда может вместиться все то, что он уже поглотил.

Все еще прикидываясь, что вычитывает предзнаменования в облаках, Дасти сказал:

– Ты, похоже, заснул только потому, что я тебе велел.

– Ты что? Знаешь, братец, это что-то новенькое. С этого времени я делаю все, что ты пожелаешь.

– Ну-ну…

– Вот увидишь.

Дасти сунул правую руку в карман джинсов и прикоснулся к сложенным листкам из блокнота, которые нашел в кухне Скита. Он подумал было вновь взяться за выяснение вопроса насчет доктора Ена Ло, но интуиция подсказала ему, что звучание этого имени могло бы спровоцировать еще один приступ ступора, который будет сопровождаться таким же безнадежным бессмысленным диалогом, как тот, что они уже вели здесь. Вместо этого он произнес:

– Легкий порыв.

Как было видно в окне-зеркале, Скит даже не оторвал взгляда от тарелки.

– Что?

– И волны разносят.

На этот раз Скит поднял голову, но ничего не сказал.

– Голубые сосновые иглы, – продолжал Дасти.

– Голубые?

– Это для тебя имеет какой-нибудь смысл? – спросил Дасти, отворачиваясь от окна.

– Сосновые иглы зеленые.

– Я полагаю, что бывают и голубовато-зеленые.

Полностью очистив тарелку, Скит отодвинул ее и взял десертную чашку со свежей клубникой с густыми сливками и желтым сахаром.

– Мне кажется, что я это уже где-то слышал.

– А я так просто уверен в этом. Потому что я услышал это от тебя.

– От меня? – Скит, похоже, искренне удивился. – Когда?

– Раньше. Когда ты был… не в себе.

Неторопливо просмаковав обильно политые сливками ягоды, Скит сказал:

– Это рок. Мне было бы крайне неприятно думать, что в моих генах заложена литературщина.

– Это загадка? – спросил Дасти.

– Загадка? Нет. Это стихи.

– Ты пишешь стихи? – не скрывая недоверия, спросил Дасти. Он хорошо знал, насколько усердно Скит старался избегать любого контакта с тем миром, в котором обитал его отец, профессор литературоведения.

– Это не мои, – ответил Скит. Он как маленький, высунув язык, тщательно слизывал с ложки остатки сливок. – Я не знаю, как зовут поэта. Кто-то из древних японцев. Это хокку. Наверно, я где-нибудь прочел его, а потом оно прилипло.