Ловцы книг. Замечательный предел - стр. 8
Миша сразу рванул куда-то вглубь помещения, а Самуил застыл на пороге, разглядывая обстановку. Здесь были тёмно-синие стены, на которых висели афиши, плакаты и какие-то старые карты, схемы улиц неведомых городов. Над барной стойкой сияли лампы, почти не освещавшие зал. В тёмных углах притаились столы и кресла с диванами, мягкие и удобные даже на вид. Отличное место, если бы сразу прямо здесь оказались, Самуил решил бы, что каким-то неведомым образом вернулся в Лейн.
– Сейчас, минуту, – сказал ему Миша, разжигая огонь под огромной кастрюлей. – Я его подогрею. Невозможно в это поверить, но глинтвейн немного остыл.
Голос его звучал так восторженно, словно он всю жизнь мечтал об остывшем глинтвейне, как о великом сокровище, и вот наконец смог его обрести.
Самуил сразу вспомнил, как в пиццерии «Голод и тётка» Юрате им объясняла, что здесь еда всегда остаётся горячей, потому что в несбывшейся вероятности нет времени, а значит, не происходит никаких изменений, если их не внесёт кто-то пришедший извне.
– Это что же, тут время пошло? – спросил он.
– Вот и я о том же подумал, – энергично кивнул Миша (Анн Хари). – Но пока больше думать на эту тему не буду. Чтобы на радостях не свихнуться. Мне нужна нормальная голова.
– Ладно, – кивнул Самуил. – Тогда я тоже не буду. Благо здесь проще простого отвлечься от размышлений о времени. Хорошее место. Спасибо, что взял с собой.
– Тебе спасибо! – воскликнул Миша.
– Мне-то за что?
– Да просто за то, что таким уродился. Так легко оказалось тебя сюда привести! Мне тут здорово не хватало компании. Это же наша «Исландия». В смысле, так бар называется. Мы здесь встречались с друзьями. А теперь прихожу и сижу один. Но сейчас-то не один, а с тобой. И грею нам Инкин глинтвейн. Это такое огромное счастье, что плохо в меня помещается. Но поместится, куда оно денется… Так, всё. Выключаю. И наливаю. Сейчас попробуешь. Теперь твоя очередь невыносимое счастье терпеть.
Счастье оказалось вполне выносимым. Ну, Самуил, как известно, здоровый лось. Он буквально через пару минут снова обрёл дар речи. Пришлось! А куда деваться, если допил глинтвейн и хочешь ещё.
– Сам наливай, – ответил Миша. – Мне, если что, не лень. Просто хочу, чтобы ты сам прикоснулся к кастрюле. Вдруг ей это полезно? В смысле, нам всем.
– Ты думаешь? – удивился Самуил, оглядываясь в поисках черпака.
– Слева, – подсказал ему Миша, – лежит на подставке. Ничего такого я, конечно, не думаю. Просто пробую наугад. Никогда не знаешь, что станет последней каплей. Какая малость нас воскресит.
– Воскресит, – повторил Самуил (Шала Хан). На родном языке не решился бы. А на лживом чужом – легко.
– Я сам в такое не верю, – усмехнулся Миша (Анн Хари). – Всё-таки жизнь, а не книжка с хорошим концом. Но верить необязательно, главное – действовать. Пробовать, пробовать, пробовать. А если не помогает, придумать, что сделать ещё. Но кстати! Смотри, вы здесь побывали. Ели пиццу у Тётки. Юрате, ты, Надя и Тим. И после этого – необязательно вследствие, я просто не знаю, но мало ли – что-то явственно сдвинулось. Разные интересные вещи стали происходить. Я пришёл с вами в сбывшийся Вильнюс и вспомнил, как в несбывшемся зажигал. В Эль-Ютоканском Художественном музее, по слухам, планируют выставку наших картин. Дома в Лейне у Саши поселилась здешняя кошка, тьфу-тьфу-тьфу на неё, заразу, вечно спать не даёт. И глинтвейн в кастрюле, сам видишь, немножко остыл. И ещё много всякого… нет, не буду рассказывать. Я сейчас слишком счастлив для серьёзного разговора. Лучше как-нибудь дома. Заодно и проверю, что получится сформулировать, а чего произнести не смогу.