Ловцы книг. Замечательный предел - стр. 11
Но это не особенно помогало. Всё равно ему нравился этот город и низкое тёмное зимнее небо над ним, и морозная ночь, и пологий склон, и замёрзший пруд, и тропинка вдоль берега. А больше всех – высоченная старая ива с раздвоенным толстым стволом и перекрещенными ветвями, образовавшими почти правильный ромб. Увидев её, Самуил так обрадовался, что побежал, хотя ботинки ужасно скользили, он только чудом не грохнулся в заиндевевшую ледяную траву. Поскользнулся уже возле самого дерева, обеими руками ухватился за ствол, и это было так похоже на объятия после долгой разлуки, что Самуил чуть не заплакал от счастья (и не от него одного). Явно удивлённое его смятением дерево спросило практически человеческим голосом (нет, конечно, но Самуилу так показалось): «Эй, ты чего?»
– Я ничего, я в порядке, – вслух ответил дереву Самуил. – Просто я человек. Для человека любовь не только радость, но и смятение. К тому же у нас обострённое чувство времени. И при этом всегда куча дел! Я не приходил к тебе больше года, хотя очень хотел. Это необъяснимое противоречие довольно характерно для человеческого поведения. Да ты сам всё про нас знаешь, наверное. Давно живёшь рядом с людьми.
Сказал, а потом осознал, что говорит с ивой на своём родном языке, как будто они встретились в Лейне. Впрочем, дереву по идее без разницы, оно же не слова понимает, а то, что за ними стоит.
– Я сегодня страшно устал, – сказал Самуил. – Но пошёл не домой, а к тебе. Получается, правильно сделал. Думал, что не помню дорогу, но нашёл тебя с первой попытки. Как же я этому рад!
– Устал так садись, – откликнулось дерево. – Можешь со мной поспать.
Говорить с этой ивой было так же просто, как с уроженцами Тёнси. Легче лёгкого слышать и понимать.
Самуил уселся на дерево в том месте, где ствол раздваивался, развалился как в кресле, закрыл глаза.
– Ты прекрасный, – сказал он дереву на своём языке. И добавил по-русски: – Лучше всех в мире. – И по-литовски, вспомнив, как Дана его учила делать комплименты местным девчонкам: – Gražiausia pasaulyje[12]!
Так и сидел долго-долго. Но не замёрз, хотя приёмы Рамона Марии Лодброга затруднительно применять в полусне. Просто, когда дремлешь на дереве, сам немножко становишься деревом. А старые большие деревья не мёрзнут зимой.
Самуилу почти приснилось (поди отличи сон от яви, когда явь так похожа на сон), что они с этой ивой близкие родичи, выросли из общего корневища, просто в разных мирах. Для деревьев, кстати, подобные связи обычное дело, во сне Самуил это знал как нечто само собой разумеющееся, ничего не пришлось объяснять. Деревьям вообще не нужны объяснения, у них в этом смысле всё просто: на что направишь внимание, то и будешь с полной ясностью знать. Например, что родича-иву зовут Эш-Шшон (это имя надо молчать и думать, настоящие имена деревьев никогда не произносятся вслух). Он прожил на свете уже триста четырнадцать человеческих лет и плевать хотел на смену реальностей, его корни по-прежнему в той земле, куда когда-то воткнули юный росток и сказали: «давай, живи». То есть, – знал во сне Самуил, – земля вокруг этой ивы теоретически несуществующая, несбывшаяся. Но на практике нет ничего реальней этой земли.
Будь его воля, Самуил так и спал бы – до утра, а может до самой весны. Но проснулся от чьей-то улыбки, как от звонкого смеха, потому что для дерева человеческие улыбки довольно громко звучат. А проснувшись, снова стал человеком и растерянно озирался, вспоминая, где он находится, как сюда вообще попал. С интересом разглядывал женщину в белом спортивном костюме – я её, кажется, знаю. Хорошая. Надо бы с ней поздороваться. Но на каком языке?