Лорд Эмсворт и другие - стр. 18
Пожимая руку своему гостеприимному хозяину, Брансипет пронзил его взыскующим взглядом, и у него чуть-чуть упало сердце. Он увидел, что задача воссоздать черты этого человека на холсте будет не из легких. Недавние поношения со стороны сэра Поттера не имели под собой ни малейшей почвы. Усы лорда Бромборо были великолепнейшими, не менее пышными, чем те, которые не позволяли публике рассмотреть получше самого баронета. Брансипету пришло в голову, что тут больше пригодился бы пейзажист, а не портретист.
Однако вышедший из гостиной сэр Поттер твердо стоял на своем. Он посмотрел на своего соперника с язвительной усмешкой:
– Начали подстригать свои усы, Бромборо?
– Разумеется, я и не думал подстригать свои усы, – сурово ответил лорд Бромборо. Только слепой не увидел бы, что между этими двумя существует непримиримая вражда. – Какого дьявола я стал бы подстригать усы? С чего вы взяли, что я подстригал свои усы?
– Мне показалось, что их поубавилось, – сказал сэр Поттер. – На мой взгляд, они стали совсем маленькими. Возможно, до них добралась моль.
Лорд Бромборо содрогнулся от этого вульгарного оскорбления, но аристократическое воспитание не позволило ему дать сокрушительный ответ, который уже рвался с его губ. Ведь он – хозяин дома! Страшным усилием воли сдержав свой порыв, он перевел разговор на ранние сорта турнепса, и, пока он вещал о них с большим воодушевлением, по лестнице сбежал молодой человек с волосами цвета сливочного масла.
– Встряхнись, Эдвин, – нетерпеливо сказала Мюриэль. – Почему ты заставляешь нас всех ждать?
– Ах, извините! – сказал молодой человек.
– Да, извиниться тебе не мешает. Ну, раз уж ты здесь, я хочу познакомить тебя с мистером Муллинером. Он приехал написать папашин портрет. Мистер Муллинер… мистер Эдвин Поттер, мой жених.
– Кушать подано, – доложил Фиппс, дворецкий.
Воспоследовавший обед мой племянник Брансипет провел будто в трансе. Он апатично ковырял подаваемые ему кушанья и так мало участвовал в застольной беседе, что сторонний наблюдатель мог бы принять его за глухонемого на строгой диете. И у нас нет морального права осуждать его за это – он ведь получил тяжелейший удар. Ничто не способно так потрясти пылкого влюбленного и лишить его самообладания, как внезапное заявление из уст любимой, что она помолвлена с кем-то еще, и слова Мюриэль вызвали у него такое ощущение, будто армейский мул увесисто лягнул его в живот. К острейшим душевным мукам добавилось и глубочайшее недоумение.
Ведь этот Эдвин Поттер совсем не был вторым Кларком Гейблом или еще кем-то вторым. Как пристально ни изучал его Брансипет, ему не удалось обнаружить в нем ни единого из тех качеств, которые покоряют девичьи сердца. Заурядное, не омраченное мыслью лицо, изуродованное моноклем, а сам – явно чистейшей воды непроходимый болван. Брансипет ничего не понимал. Он принял решение при первом удобном случае отвести Мюриэль в сторонку и учинить допрос.
Случай представился только на следующий день перед вторым завтраком. Утро Брансипет посвятил предварительным наброскам ее отца. Завершив эти труды, он вышел в сад и увидел, что Мюриэль покачивается в гамаке, подвешенном между двумя деревьями у края обширной лужайки.
Быстрыми нервическими шагами он направился прямо к ней. Он ощущал себя истомленным и сердитым. Первое впечатление, произведенное на него лордом Бромборо, его не обмануло. Работа над портретом, убедился он, окажется, как он и предполагал, суровым испытанием его мужества и силы. Изучая лицо лорда Бромборо, художник почти не находил за что уцепиться. Казалось, его пригласили писать портрет человека, который по каким-то своим соображениям прячется за стогом сена.