Лишь одна музыка - стр. 2

Что произошло тогда со мной? Любовь или не любовь, но я не мог оставаться в том городе. Я потерял равновесие, мое сознание помутилось, я чувствовал давление при каждом вздохе. Сказал ей, что уезжаю, и уехал. Два месяца я ничего не мог делать, даже написать ей. Я приехал в Лондон. Смог рассеялся, но слишком поздно. Где ты теперь, Джулия? Прощен ли я?

Виржини не занимается и все же настаивает на уроках. У меня есть студенты и похуже, еще более бесцеремонные, но ни один не бесит меня настолько.

Я иду через парк к ее квартире. В ней перетоплено и слишком много розового. Раньше меня это не беспокоило. Теперь, когда я вхожу в ванную комнату, меня передергивает.

Розовая ванна, розовая раковина, розовый унитаз, розовое биде, розовая плитка, розовые обои, розовый ковер. Расчески, мыло, зубная щетка, цветы из шелка, туалетная бумага – все розовое. Даже мусорная корзинка с педалью – бледно-розовая. Я хорошо знаю ее, эту маленькую корзинку. Каждый раз, когда я здесь сплю, удивляюсь, что же я делаю с моим временем и со временем Виржини. Она на шестнадцать лет моложе меня. Она не та женщина, с кем я хочу провести всю жизнь. Но то, что у нас есть, однажды начавшись, продолжается. Она этого хочет, а я иду на поводу, наверное из-за похоти и одиночества; и лени, и нежелания ничего менять.

Наши уроки четко отделены от всего остального. Сегодня мы разбираем ми-мажорную партиту Баха. Я прошу сыграть до конца, но останавливаю ее после Гавота.

– Не хочешь узнать, чем все кончается? – игриво спрашивает она.

– Ты почти не занималась.

Она изображает виноватый вид.

– Начни с начала, – предлагаю я.

– Гавота?

– Прелюда.

– Ты имеешь в виду с семнадцатого такта? Знаю, знаю, я всегда должна использовать кисть для струны ми.

– Я имею в виду с первого такта.

Виржини выглядит обиженно. Она кладет смычок на бледно-розовую шелковую подушку.

– Виржини, ты все можешь, ты просто этого не делаешь.

– Чего не делаю?

– Не думаешь о музыке. Спой первую фразу, просто спой ее.

Она берет смычок.

– Я имею в виду – голосом.

Виржини вздыхает. Она поет чисто и точно:

– Ми-ре-ми си соль си ми-фа-ми-ре-ми…

– Ты не могла бы петь без этих бессмысленных слогов?

– Меня так учили. – Ее глаза сверкают.

Виржини из Ниона[5], про который я знаю только то, что это где-то рядом с Авиньоном. Дважды она предлагала мне поехать туда с ней, потом перестала предлагать.

– Виржини, это ведь не просто одна дурацкая нота после другой – вторые ми-ре-ми должны напоминать первые. Вот так. – Я беру скрипку и показываю. – Или так. Или в каком-то твоем собственном прочтении.

Она играет это снова, и играет хорошо. И продолжает. Я закрываю глаза. Запах ароматической смеси в громадной вазе неприятно въедлив. Темнеет. Скоро зима. Как Виржини молода, как мало она работает. Ей всего двадцать один. Мои мысли переходят в другой город, к памяти о другой женщине, которой тогда было столько же лет.

– Мне продолжать?

– Да.

Я прошу Виржини держать кисть свободно, следить за интонацией здесь, помнить о динамике там, играть деташе ровно… Но она все это знает. Через неделю будет какой-то прогресс, но очень небольшой. Она талантлива, но почти не работает. Учится на очном отделении, однако музыка – лишь одно из многих ее занятий. Она беспокоится о студенческом конкурсе, на котором должна исполнять эту партиту. Она думает, не продать ли ей скрипку Мирмона