Лилии полевые. Адриан и Наталия. Первые христиане - стр. 19
И Марк залюбовался ею. Такой ему еще никогда не приходилось видеть Ирину.
– Дорогая сестра! – вскричал он, бросаясь к ней. – Сестра моя Ирина! Я горжусь тобою…
Только один Аврелий во все время не проронил ни слова. Взволнованный и бледный, с дико блуждающими глазами, с облаком грусти на челе, он в беспокойстве посматривал то на возбужденных брата и сестру, то на вскипевшего гневом Кальпурния. И Бог знает, какие страшные мысли роились в его молодой голове.
– Богами Древнего Рима, – кричал между тем вельможа, – Юпитером Капитолийским21, богинями Юноной22 и Минервой23, всем тем, что есть страшного и святого на свете, клянусь вам страшной клятвой в том, что если вы в безумном своем упорстве не отречетесь от веры в Распятого, то прежде чем солнце вторично озолотит своими яркими лучами башни Колизея, вы погибнете ужасной смертью в присутствии тысяч зрителей. Здесь, на этой самой арене, которую вы видите перед собой, этим самым грозно рычащим зверям вы будете брошены на съедение. Злые леопарды будут точить об ваши жалкие тела свои острые когти; львы и пантеры будут на глазах у всех рвать ваше мясо, и хладный народ встретит вашу позорную смерть тысячью рукоплесканий и восторженными криками. Заклиная вас всеми римскими богами, всем, самым дорогим на свете, отрекитесь от Распятого, скажите последнее слово, не заставляйте меня прибегать к жестокости и смерть вашу считать искупительницей за ваше упорство и безумие…
Но Фламинии не могли ничего ответить. Марк и Ирина, плотно прижавшись друг к другу, стояли, как два каменных изваяния. На их лицах не было теперь ни прежней гордости, ни бесстрашия. Неприступные и равнодушные к предстоящим своим страданиям, они светились каким-то удивительным упорством и непонятной уверенностью в себе, словно надеялись на промысел Всемогущего Неба, ждали в помощь себе Ангела мира, который освободил бы молодые жизни от страшной гибели и ранней мучительной смерти.
Зато Аврелий был всецело возбужден. Яркая краска заливала его молодое лицо, руки дрожали, сердце неудержимо билось в трепетной груди. Видно было, что в нем происходит страшная внутренняя борьба, на что-то хочет он решиться, но не хватает сил, что-то пробует сказать, но слова замирают на дрожащих устах.
Эта внутренняя борьба не укрылась от взгляда зоркого Кальпурния. Лицо его сделалось более мягким, довольная улыбка заиграла на устах, и он, подойдя к Аврелию, ласково обнял его.
– Юноша! – заговорил он. – Я вижу на твоем лице проблеск благоразумия, я замечаю, что ты начинаешь понимать всю нелепость служения Распятому, все то безумие, охваченные которым хотят завтра предстать пред многотысячной толпой твои брат и сестра. Юноша! Обратись к ним, спроси, почему Марк и Ирина на заре своей жизни, в расцвете своих юных сил хотят погибнуть мучительной смертью, почему они пренебрегают моими советами и теми милостями кесаря, которыми тот их несомненно осыплет.
И Кальпурний, близко наклонясь к смущенному Аврелию, не спуская с него глаз, торопливо зашептал:
– Подумай… Завтра эта сцена обагрится их молодой кровью, завтра многотысячная толпа будет в восторге любоваться, как львы и леопарды с ревом бросятся на осужденных… Завтра… Завтра… Подумай! Будь благодетелем своего брата и сестры. Юноша, спаси их. Это твой прямой долг, прямая обязанность.