Личный враг Геринга - стр. 28
– Сказать не мог?
– Сам узнал пять минут назад.
– Это все – Струбцина. Я его давно знаю. Без мыла пролезет куда угодно.
– Пролез до командующего авиацией фронта.
– Будь осторожен. Там за безопасность отвечает – не чета Мыртову. Собственно, из-за него я на фронте и оказался. А главному инженеру Мирошниченко Николаю Трофимычу от меня низкий поклон. Веришь? – Хренов запнулся, полез в карман за папиросами. – Такое ощущение, будто кого-то близкого хороню. Не пропадай, Пал Григорьевич… – и словно спохватившись: – А как же Шурка?
– Не рви мне сердце, Алексей Михайлович.
– Поговори с командиром, узнай место новой дислокации… Уговори летчика…
У Бессонова загорелись глаза. Он обнял Хренова.
– Спасибо, Михалыч…
Ночью, когда притарахтел «ПО-2», полполка вышло проводить Беса. Даже Любка, которая не упускала возможности подколоть Шурку в отношении «деда», пришла с узелком и сунула ему «на дорожку». Явился и Мыртов.
– Вы того, Пал Григорьевич, не держите зла…
– Я давно уже не держу, товарищ старший лейтенант госбезопасности, – искренне ответил Бессонов.
– Вот и ладно. Васильев по нашей линии уже переговорил с коллегами с завода. Так что будьте покойны.
– Спасибо. Николаю Ульяновичу – привет.
– Да, кстати, Пал Григорьевич, – Мыртов достал из кармана конверт и протянул Бессонову. – Вам от него тоже привет.
– Что это?
– Не знаю, но майор Васильев считает, вам может быть интересно.
Бес автоматически распечатал конверт, и сердце остановилось… На аккуратном листке он увидел каллиграфический бисерный почерк матери. Кровь ударила в лицо. Милые мамины глупости. Она волновалась, хорошо ли он кушает, не беспокоит ли язва и головные боли… Странно, но о язве он забыл еще в зиндане, когда его кормили хуже, чем скотину. Если вообще кормили.
Удивило, мама ни разу не обратилась к нему по имени. Только «дорогой», «любимый», «милый сын».
И еще. Отсутствие адресов. О себе всего пару слов. Здоровы, скучаем, беспокоимся. Это она о себе с сестрой. Зная мамин характер и ее трепетное отношение к деталям, Бес понял: писано быстро, ему, но с учетом того, что письмо могло попасть в чужие руки.
И, главное, писано с воли. Как ни странно, больше почерка его убедил… запах. Неуловимый, родной мамин запах и ее любимых духов «La Violette Pourpre». Чудо, как он мог сохраниться, ведь письмо наверняка прошло не одни руки. Бессонов с благодарностью подумал о всех тех людях, которые наверняка рисковали жизнью, но добыли и доставили ему эту дорогую весточку.
Что еще понял Бессонов, что для НКВД он – Оболенский. Или нет? Ну, взял письмо, думал ему, а оказалось – нет. Не похоже, что этим письмом Васильев хотел его скомпрометировать. Зачем? Он и так со всеми потрохами их. И снова Бес поймал себя на мысли, что не «мы», а «я» и «они»… При желании могли расстрелять за первую вылазку… Не расстреляли, не закрыли, более того, спасли…
Эти мысли вихрем пролетели в голове.
– Как?! – он повернулся к Мыртову.
– Извините, не уполномочен.
На этом и расстались.
– Что случилось? – Хренов оглянулся на Мыртова. – На тебе лица нет.
– Все в порядке, Алексей Михайлович.
Бессонов спрятал письмо в карман и оглянулся на командира полка. Тот в это время о чем-то горячо спорил с пилотом. Работающий на холостых мотор доносил только обрывки: «приказ»… «трибунал»… «не могу»… и, наконец, «вали как на мертвого, я приказал»…