Личный интерес - стр. 23

Я не знаю, в курсе ли судья, что обо мне сплетничают. Даже если она действительно сказала такое Тарасову (а они давние друзья, еще учились вместе), то точно не хотела, чтобы шутка дошла до моих ушей. Хочется верить.

Нужно забыть.

Но как же больно.

Как больно.

Лицо красное.

Надо пройтись, иначе заметят. При мысли, что о моем сломе узнают, пронзает ужас!

Пишу Савенко: «Доброе утро! Я на работе, но решила сходить за кофе. Вам взять как обычно?»

Я выхожу в коридор и сбегаю по лестнице. Пристав Синицын поднимается с двумя пластиковыми стаканчиками. Уж не знаю, ко мне ли он направляется, но я проношусь мимо.

«Конечно, буду благодарна», — отвечает Савенко.

«Тогда буду через десять минут».

«Ну что за умница наша Саша! Жду с нетерпением».

И я снова плачу.

***

17:30. Архив. Судебный корпус, подвал. Все еще среда

Я спускаюсь в архив, чтобы отнести документы на подпись и забрать карточку движения дела. Пять минут на все про все.

Здесь всегда тихо и слегка влажно, как в библиотеке без окон. Я тяну за ручку, просовываю в проем плечо. Руки заняты подшивкой, поэтому придерживаю дверь коленом. Она тугая, я мешкаю, невольно слушая голоса за стеллажами.

Первый узнаю сразу: низкий, нетерпеливый, с насмешливыми интонациями. Излишне самоуверенный на мой вкус.

— И что же было потом?

Савелий Исхаков. Серьезно?

Желание прийти попозже вспыхивает сверхновой, но тащить все эти документы пешком по лестнице обратно... Нет уж, не могу я дать себе еще один повод для презрения.

Второй голос — молодой, женский, такой сбивчивый, что едва разбираю слова.

— Я скопировала формулировку из запроса Салтыкова. Она там была, я проверила, честное слово.

— Ты не верифицировала источник, — спокойно говорит Савелий. — Просто увидела ссылку и априори сочла ее действующей. Даже копирайтеры БАДов перепроверяют, на какие документы они ссылаются. Яна, с каких пор юрист позволяет себе работать «на веру»?

Я все-таки протискиваюсь в дверь, и та мягко закрывается. Делаю несколько шагов вглубь зала.

Перед стойкой архивистки стоят Савелий и девушка лет двадцати трех с сильно зачесанными назад волосами и красными как свекла ушами. На столе разложена папка дела.

— Этого решения нет, — продолжает Исхаков, не повышая голоса, — а значит, ты официально сослалась на судебный акт, которого не существует.

— Но… я…

— А судья уже включил его в обоснование. Понимаешь, чем грозит? — Пауза. — Мы не просто выглядим глупо, мы даем повод заявить о фальсификации. — Пауза. — Ну почему, почему ты не сказала? Еще вчера это была бы банальная ошибка, сегодня — повод для дисциплинарки.

Стажер, а это очевидно она, молчит. Даже дышит будто с трудом. Савелий глядит на нее не с ненавистью — с требовательной, безжалостной ясностью. Ждет.

Ждет. Ждет.

Наконец, вздыхает:

— Я не могу тебя прикрыть, если ты не понимаешь, за что тебя прикрывают.

— Грызть гранит науки тяжело. — Голос архивистки Маши звучит по-матерински заботливо, что редкость.

Савелий берет в руки документы и только тут замечает меня. Смотрит на полсекунды дольше, чем надо, слегка кивает и произносит вслух:

— Александра Дмитриевна.

Его пиджак расстегнут, галстук чуть ослаблен. Вид в целом уставший, но взгляд — как всегда: внимательный, неприятно цепкий.

Девушка-стажер пялится на Исхакова как на бога, со смесью восхищения и ужаса.