Личное дело опера Иванова - стр. 23
Почувствовал, вдруг, как припекает солнце. Приподнял фуражку, промакнул испарину на лбу.
Ну и что это? Попытка совращения? А цель? Да и потом — какой смысл было тогда так глупо завалиться на конфликте на почве детей, вместо того чтобы дожимать объект по прямому умыслу? Похоже на непредвиденный конфликт интересов.
Так что ей всё-таки надо-то?
Хороший вопрос.
Но, положа руку на сердце, уж лучше бы она снова вырядилась, вот честно! Несмотря на естественную кобелиную реакцию своего тела, недельку-другую он бы перетерпел. Главное, что сама Краснова в таком виде не вызывала у него ничего, кроме раздражения. В отличие от сегодня, например, когда так и тянуло её рассматривать — каштановые волосы на плечах, румянец, опущенные длинные ресницы... А уж про то зелёное платье, слегка прикрывающее коленки, лучше вообще не вспоминать. Тем более теперь, когда выяснилось, кто такая эта Краснова в прошлом.
Но, как ни странно, именно их давнее условное знакомство и подогревало сейчас нездоровый интерес.
Ну вот и что это за наваждение, снова любимые грабли?
Он ведь однажды уже повёлся на такую, вот, молодую да раннюю. Познакомились с ней случайно через сестру подруги одного знакомого. И началось! Ирка проходу не давала, липла, как кошачья шерсть на шинель. Гордилась им, перед подружками хвалилась: вот какого себе урвала — Милиционер! Уголовный розыск!
А ему, дураку, лестно было, чего уж там. Ну и совратился на неё, восемнадцатилетку аппетитную.
Любовь ли это была, или нет, но она была ненормальная какая-то, как зависимость. И всё, что Андрей помнил о ней теперь, двенадцать лет спустя — свою патологическую тягу доказать, что он мужик «не хуже остальных»
Как-то маловато для воспоминаний о любви, да?
Да и закончилось всё банально — залётом. Ну и штампом в паспорте. Всё по-честному, хотя и вопреки воле её родителей, непростых товарищей из верхов районной администрации. Они настаивали на аборте и дочуркино замужество восприняли как личное оскорбление, а поэтому, в воспитательных целях дали ей пинка под зад во взрослую жизнь. Из уютного родительского гнёздышка — да в съёмную комнатёнку «два на четыре» к новоиспечённому мужу.
Первые полгода ещё ничего, а потом началось: необустроенный быт, орущий ребёнок. Иркины упрёки, истерики, депрессии. Андреевы дежурства сутками напролёт — как спасение из дурдома и движение к самой важной для него на тот момент цели — получения служебной трёшки, чтобы было, куда семью перевезти.
И обманутые, совсем ещё по-детски глупые ожидания жены, по поводу того, что эта квартира оказалась не новостройкой где-нибудь в центре, а простой «хрущёвкой», требующей ремонта, в их же родном районе...
Не тянул он её, золотую девочку, чего уж там, но признаваться в этом — как серпом промеж ног!
...Претензии в загубленной молодости и жалобы на скуку. Торжествующие улыбочки «родственничков», кидающих содержание на карманные расходы лично непутёвой дочери.
...К подружкам с ночёвками, в профилактории по одиночным путёвкам, пока Андрей с дочерью на отгулах в деревне у мамы...
Ссоры, примирения. Разбежались–съехались. И снова по кругу. Год за два, а то и за пять.
Второй ребёнок по его настоянию — отчаянная последняя попытка связать разваливающуюся семью... И диагноз «аутизм» на третьем году жизни сына — как приговор. Ну и Иркино бегство. Не развод, а именно бегство — циничное предательство собственных детей.