Лицей 2025. Девятый выпуск - стр. 12
Увидеть инструмент живьём так близко Зое довелось впервые. По-детски захотелось нажать на клавишу. Указательный палец утонул в «ре», и запросилось дальше: ми – фа диез – соль – фа диез – ми – ре – си – ре – ляяяяяя.
Love will tear us apart, again[4].
Да-да, мы тоже ходили в музыкальную школу, просто нас оттуда после третьего класса попросили.
А после вошла она. Мозг говорил: не стой как дура, здоровайся, это же бабушка Яна. Глаза не понимали, как это возможно. Эта женщина не могла называться уютным словом «бабушка». Тонкая талия, газовые банты на блузе, перстни, камея. Каблуки (она в них всегда ходила по дому). Меж пальцев дымится мундштук.
– О, вам Янчик рассказал, как этот рояль оказался в нашей квартире? Там такая история, аж шесть такелажников поднимали. Душенька, ну вы не робейте, проходите скорее. Вы ведь, наверное, издалека добирались?
– Всё хорошо, спасибо! Я на «Динамо» живу.
С тех пор в этой квартире Зоя была душенька. Или darling. Роза Брониславовна иначе её не звала.
– «Динамо»? «Динамо» – это прекрасно. У нас там Яночкин врач жил, всё детство к нему с суставами мотались.
– Ба, ну хватит…
Это станет его единственной репликой за грядущий вечер.
– Во-первых, я сто раз просила на людях называть меня по имени-отчеству. Иначе ты делаешь из меня старуху, darling. Во-вторых, не надо этого стесняться, Ян. Он, на минуточку, из поликлиники Большого театра. Мировой мужик.
Она разливала чай по фарфору удивительно глубокой синевы. Тонкий-тонкий. Небось, перевернёшь, а на дне блюдца – фамильный герб. Аж пить страшно.
Роза Брониславовна спросила, где они познакомились. Зоя ответила. Она сочла обстоятельства встречи аморальными.
– «Авито»? Это ещё что за дела? Ян, ты зачем с рук покупаешь? У тебя что, денег нет?!
Ян успокоительно покивал – мол, деньги есть. Но не сказал ни слова. Он в этой квартире странным образом сделался меньше ростом и уже в плечах.
Роза Брониславовна продолжила:
– Он такой был в детстве хорошенький, послушный. Вот, бывает, два часа ночи. А всё сидит за фоно. Я, говорит, бабушка, буду играть до покраснения глаз. Хочу на конкурсе быть самым лучшим. Ну что за чудо-человечек? Мне, конечно, не очень нравится, что Янчик от нас съехал. Живёт своей жизнью, ест не пойми что. Ян, ты вообще питаешься? А этот баян…
– Какой баян? – не поняла Зоя.
Ян продолжал молча есть.
– Да он нам в семнадцать лет устроил подростковый бунт. Уборщица нашла под кроватью спрятанный баян. Не поняла, дурёха, что это Яночкин тайник. И поставила его на видное место. Там ещё и ноты ужасных песен всяких лежали. Ну, эстрада, вы понимаете. Я увидела, говорю: Янчик, откуда эта гадость? А он как давай орать: а мне нахуй ваше пианино не сдалось. Представляете? Сказать «нахуй» при родной бабке. So gross![5]
Куда сложнее было представить «нахуй» из уст Розы Брониславовны. Но потом Зоя вспомнила, что ханжеское отношение к мату – удел провинциальной интеллигенции. Столичная же использует её с обилием и шиком.
– Ну я ему по губам дала, наказала рот с мылом помыть. Неделю с ним не разговаривала. Слава богу, дед не дожил и не застал эту гадость. Кстати, а вы чем занимаетесь, душенька?
– Пишу сценарии.
– Да что вы? И как вас можно посмотреть?
– Ну… на всяких платформах…
– Это в интернете? Терпеть не могу интернет.