Лев и соседка - стр. 4

Экран телефона сиял беспрерывно. Заряд опять садился. Приходили сообщения, звонков по десять в минуту. Я не отвечал. Мне надо, чтобы они были, все эти люди. Чтобы мне можно было кому-то позвонить, с кем-то тусануть.

Нет у меня маниакально-депрессивного психоза, я только сегодня обнаружил, что могу девушку силой взять. Сам испугался. И депрессий нет. Есть – тревожное расстройство. Это заблуждение, что с этим расстройством люди молчат. У меня обратная форма, я болтаю, окружаю себя людьми, предпочитая среди знакомых количество качеству. Сильная, постоянная тревога, я не справляюсь иногда с нервной энергией, а болтовня меня успокаивает.

И я не понимаю, что мне делать в этой квартире одному. Я здесь только потому, что она за стенкой. Сейчас… Я позвоню десятку пацанов и спрошу совета, как Далиру заполучить.

Нет.

Это личное.

Казалось, личного нет с тех самых пор, как Мишка-брат меня кинул. Точнее он просто в армию ушёл, а у меня истерика по сей день не закончилась.

У меня ещё есть сестра единокровная, дочь Сергея Лисицына. Я о ней никому не рассказываю. И о Далире никому не скажу.

— Зараза, когда уже оставишь меня, — прошептал себе под нос, смотрел на светящийся экран телефона.

Полли, собственной персоной.

Кухня в моей квартире являлась одним из важных помещений. Пожрать – великое дело.

Кухонная мебель: шкафы, выдвижные ящики, полки и столешницы ещё с древних времён остались, я ничего не менял и не собирался. Кухонная техника моего возраста, даже микроволновка фурычила, холодильник работал исправно. Его открыл и навис, разглядывая, что бы съесть.

А телефон продолжал вибрировать. И я лениво ответил Полли.

Полина Рыбкина – дочка богатого папочки, её тётка непосредственно связана со мной. Это та самая Мария Николаевна, моя первая учительница. Она хотела меня усыновить. Какое счастье, что не сделала этого. Есть же Бог на свете! Иначе я бы был обречён на Полли в жёнах, а так вроде имею место для манёвра и полное право сопротивляться.

— Лёва! — пищала в трубку Полли, требующим, мерзким, жадным мяуканьем, обычно это с претензией происходило.

— Полли! — заверещал я в трубку.

Она рассмеялась, но как-то нервно.

Вот нахрена настраивать так бабу с юности, что она от меня отлепиться не может. Ей обещали, что мы поженимся.

А это ложь!

Я готов трахать всё, что движется, но если у этого имя – Полли, пальцем не трону. За километр оббегу. Чур меня­, чур!

Надо с Марией Николаевной поговорить, чтобы избавила меня от этого груза. Но проблема в том, что Маша в доску убеждена, что я должен жениться на Рыбкиной и войти, так сказать, в ту семью.

А мне даром не надо, и не надо, если заплатят.

— Лев, почему ты не берёшь трубку? С кем ты? Я чувствую, что ты мне изменяешь.

— И это говорит девчонка, с которой я даже не трахался. Я не могу тебе изменить, Полли!

Достал из холодильника салат оливье и холодец.

— И сколько мне тебя ждать?

— Не жди меня Полли, я не люблю тебя.

— Какая любовь в наше время, Лев?

— Настоящая.

— Мы притрёмся, просто надо начать жить вместе.

— И долго ты будешь по воле тётушки унижаться передо мной? — я протянул руку и открыл ящик с посудой. Но она вся лежала в мойке: грязная и страшная.

— Я общаюсь, а не унижаюсь! Ты, придурок, Самоделов!

— Лисицын, я сменил фамилию.

— Значит, Самоделовы тебя выкинут на улицу, тогда прибежишь. Ты никуда не денешься от меня.