Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт - стр. 24

– Ну? – сказал водитель.

– Он кое-что мне обещал, – произнес Боаз-Яхин.

– Деньги, имущество, образование?

– Кое-что еще, – сказал Боаз-Яхин. – Не хочу об этом говорить.

– Кое-что еще, – повторил водитель. – Нечто тайное, благородное, даже священное, такое, что может быть лишь между мужчинами. А что ты ему принесешь?

– Ничего, – ответил Боаз-Яхин. – От меня он не хочет ничего.

– Ишь какой ты щедрый, – сказал водитель. Он тяжело вздохнул. – Родители – тайна. Иногда я думаю о своих отце и матери миль десять или пятнадцать подряд. Отец был состоятельный и известный человек, интеллектуал. Каждое утро прочитывал газету с начала и до конца, всю целиком, и изрекал много глубоких мыслей. Мать моя была шлюха.

– А кто был ваш отец? – спросил Боаз-Яхин.

– Сутенер, – ответил водитель, – и гомосексуалист в придачу. Классическая профессия, классические принципы. Иногда он в знак особой милости занимался любовью с матерью, но иметь детей не намеревался. Я представляю собой триумф блуда над сводничеством… Мать всегда говорила мне, что отцовство сломило дух моего отца. Он бросил нас, когда мне было пять. Я вырос среди черного шелкового исподнего, розовых кимоно, вони вчерашней выпивки в залапанных стаканах, пепельниц, набитых мертвыми сигаретами, и антисептика… Вот поэтому я всегда говорю: будь себе и отцом своим, и сыном. Тогда сможешь много и подолгу беседовать сам с собой, а если часто разочарован, то ты ничем не хуже любого другого отца с сыном. Черное шелковое исподнее так приятно на коже, когда ты один.

Испод, подумал Боаз-Яхин. Свой испод мы прикрываем исподним. А у меня испода нет. Дорога к цитадели, придорожные камни, холм, равнина львиного цвета, смуглое движенье, царь львов, там, откуда ушел он, – пустота. У меня есть испод, подумал Боаз-Яхин.

– Думаю, своего отца я разочаровал, – произнес он.

– Скорее, он разочаровался в себе, – сказал водитель. – Нужно заниматься любовью с чужими людьми, когда только можешь.

– А при чем здесь мой отец?

– А ни при чем. Свет не сошелся клином на твоем отце.

– Почему с чужими?

– Потому что это единственная личность, какая только есть, – сказал водитель. – Когда узнаешь получше лицо, или голос, или запах – думаешь, что личность эта уже не чужая, но это ложь. Только с чужим лицом и наготой чужого тела все становится чище.

Боаз-Яхин молчал, слушая грохот грузовика и вдыхая запах топлива, апельсинов, древесины апельсиновых ящиков.

– Я все время езжу по этой дороге туда и обратно, – сказал водитель. – На ней всегда чужие лица, новые лица тех, кто вышел в мир, направляются к порту. Я еду в порт, возвращаюсь все время.

Боаз-Яхин молча прижимал к себе рюкзак.

Грузовик затормозил, рев разделился на отдельные перестуки, дребезги и взвизги. Водитель заехал на обочину, остановил грузовик, заглушил двигатель. Положил руку Боаз-Яхину на колено.

– Не надо, – сказал Боаз-Яхин.

– Хотя бы ненадолго, – попросил водитель – На дороге между прошлым и будущим. Дай мне хоть немного своей незнакомости, незнаемости и своей новизны. Дай немного себя. Будь мне отцом, сыном, братом, другом. Будь мне хоть чем-нибудь ненадолго.

– Нет, – сказал Боаз-Яхин. – Не могу. Извините.

Водитель заплакал.

– Прости, что приставал к тебе, – проговорил он. – Теперь оставь меня, пожалуйста. Мне нужно побыть одному. Уйди, пожалуйста. – Он потянулся за Боаз-Яхина и открыл дверцу.