Летний сад - стр. 87

Она разделась. Нагая и беззащитная, хрупкая и податливая, она тоже залезла в мешок и сжалась под его враждебной рукой. Ей хотелось, чтобы он понял: она безоружна.

– Шура, прости, – прошептала она. – Я все знаю о моем сыне. Я знаю все последствия моего ухода. Но теперь я ничего не могу изменить. Я просто пыталась сделать лучше для него. И он теперь за мои трудности и его трудности получил обоих родителей. Я надеюсь, что в итоге, где-то в будущем, для него это будет что-то значить – то, что у него есть отец. Что равновесие будет как-то восстановлено тем хорошим, что вышло из моего непростительного.

Александр ничего не ответил. И не прикоснулся к ней.

Просунув руку под его футболку, она погладила ему живот:

– Мне так холодно, Шура. Посмотри, у тебя в палатке голая замерзшая девушка.

– Холод – это хорошо.

Прижимаясь к нему, Татьяна открыла было рот, но он прервал ее:

– Хватит всей этой болтовни. Просто дай мне поспать.

Она вздохнула, умолкла, потянулась к нему, открывая объятия, но он оставался недостижимым.

– Забудь об уюте, забудь о покое. И как ты думаешь, какое облегчение ты можешь дать мне, когда сама вся напряжена и расстроена? Забота и сострадание определенно не льются из тебя этой ночью.

– А ты разве не расстроен? – тихо спросила она.

– Я к тебе не пристаю, ведь так?

Они лежали бок о бок. Он наполовину расстегнул мешок со своей стороны и сел. Приоткрыв полотнище палатки, закурил. Ночью на каньоне было холодно. Дрожа, Татьяна наблюдала за ним, обдумывая варианты, оценивая перестановки и комбинации, коэффициенты Х-фактора, рассчитывая несколько ходов вперед, – а потом ее рука тихонько легла на его бедро.

– Расскажи мне правду, – осторожно произнесла она. – Расскажи здесь и сейчас о годах без меня… в штрафном батальоне… в белорусских деревнях… ты действительно обходился без женщины, как говорил, или это была ложь?

Александр продолжал курить.

– Это не было ложью, но у меня ведь и возможностей не было, так? Ты знаешь, где я был, – в Тихвине, в тюрьме, на фронте с мужчинами… Я же не был в Нью-Йорке, не танцевал, распустив волосы, с мужчинами, полными жизненных сил.

– Прежде всего, я никогда не распускала волосы, – сказала она, не поддавшись на провокацию. – Но однажды, в Люблине, ты говорил, что выбор у тебя был.

– Да, – согласился он. – Я сблизился с одной девушкой в Польше.

Татьяна ждала. Александр продолжил:

– А потом, когда мы попали в плен, я оказался в лагере военнопленных и в Кольдице вместе с твоим братом, а потом в Заксенхаузене – без него. Сначала сражался с мужчинами, потом под охраной мужчин, избиваемый мужчинами, меня допрашивали мужчины, в меня стреляли мужчины, татуировали мужчины. В том мире было мало женщин. – Он содрогнулся.

– Но… сколько-то их было?

– Сколько-то было, да.

– А ты… запятнал себя «женой» в ГУЛАГе?

– Не говори ерунды, Татьяна, – тихо и тяжело ответил Александр. – Не дели мои слова на части ложными вопросами. Ты знаешь, то, что я сказал, никакого отношения к этому не имеет.

– Тогда что ты имел в виду? Объясни. Я ничего не знаю. Скажи, куда ты отправился, когда на четыре дня бросил меня на Оленьем острове. Ты тогда был с женщиной?

– Татьяна! О боже…

– Ты не отвечаешь.

– Нет! Видит бог! Ты разве не видела меня, когда я вернулся? И хватит уже об этом, ты меня унижаешь!