Лестница лайков - стр. 2
Монтаж становится всё быстрее, агрессивнее, плёнка дёргается, из неё исчезают целые куски, как будто кто-то, не удовлетворённый обычной скоростью перемотки, специально вырезает паузы, тянет звук, чтобы крик, наконец, стал явным. В этот момент кажется, что не только Тея режет, а сама реальность разрывает себя, подчиняясь её воле, или, может быть, наоборот, заставляя её быть проводником того, что должно исчезнуть.
В новостной строке на экране мелькает сообщение, выцветшее от времени: «Исчезновение блогера под псевдонимом TeyaScript». Фотография – неразличимое лицо, затёртое пикселями, кажется, что это не человек, а отражение той самой бумажной куклы, которую когда-то так и не дорисовали. Под фотографией комментарии, сначала сочувственные, потом злые, потом просто пустые.
– Где ты? – спрашивает кто-то, но этот голос тонет в лавине спама, в потоке цифрового шума, который невозможно отличить от шипения старой плёнки.
Тея замирает на мгновение, сжимая ножницы так сильно, что костяшки пальцев белеют, и кажется, что сейчас сломается не только пластик, но и сама рука, привычно повторяющая этот жест, доведённый до автоматизма.
За её спиной вновь возникает тень, теперь уже более чёткая, и кажется, что она движется, что это не просто брак камеры, а настоящее присутствие, требующее своего времени, своей доли в кадре.
В этот момент, когда напряжение достигает предела, и монтаж словно начинает рассыпаться на части, врывается чужой голос, не такой, как прежде, не приглушённый, а будто раздающийся сразу изнутри черепа:
– Кого ты действительно готова вычеркнуть? – и на этот раз Тея всё-таки смотрит в камеру, но вместо ответа её губы размыкаются, чтобы закричать, и этот крик оказывается настолько громким, что он разрывает пленку, делая невозможным дальнейший монтаж.
Кадр сменяется воспоминанием: тем же детским вечером, когда за окном шёл снег, и в комнате было тепло, и девочки складывали своих бумажных кукол в коробку из-под обуви, подписанную цветными фломастерами: «Всё, что мы спасли».
Лера, укрытая пледом, придвигается ближе к Тее, чтобы нарисовать для своей куклы новое лицо, и шепчет:
И Тея кивает, веря, что это возможно, что никакая рука не поднимется на то, что создано из нежности, из света, из доверия.– Когда-нибудь мы напишем такую историю, в которой никто не будет вычеркнут.
Однако плёнка возвращает в настоящее, и теперь кадры идут не только быстрее, но и злее: монтаж становится подобием жестокой игры, где каждый следующий вырез – это ещё одна потеря, ещё один вычеркнутый герой, чьё имя больше никто не вспомнит. Тея вдруг замечает, что на столе, среди обрезков, появилась полоска бумаги, которую она точно не вырезала, на ней, едва различимыми буквами, написано: «Вернёшься ли ты ко мне?» Она трогает её кончиком ножниц, но не решается выбросить, вместо этого аккуратно кладёт в старую коробку, где хранятся все ненужные части.
Всё в этом монтаже – и кадры детства, и голос за кадром, и размытые тени, и обрезки бумаги становится частью ритуала потери, в котором никто не остаётся в стороне, потому что даже зритель, даже тот, кто случайно включил это видео среди ночи, чувствует, что к нему тоже тянется чья-то рука, что ему тоже предстоит решить, кого он готов вычеркнуть из своей истории.