Лавсаик Святой Горы - стр. 9

Ревнитель монашества, великий Патриарх в страшных для Церкви обстоятельствах был не раз вынуждаем удаляться от управления ею. Полагая патриаршество духовным служением и никогда не забывая, что цель монашеской жизни – преуспеяние в добродетели, он всегда носил с собою ключ от смиренной каливы и показывал его тем, кто выставлял ему недопустимые требования, ибо отягощению совести, хотя бы и на патриаршем престоле, предпочитал безупречное хранение ее в безвестности.

Священномученик Вселенский Патриарх Григорий V

В кодексе святой обители Иверской привлекает внимание трогательная роспись этого героя и мученика греческого народа, для которого звание простого монаха было ничуть не ниже первосвятительского достоинства: «Бывший [Патриарх] Константинопольский и монах Григорий V». Но никого не печалит сегодня духовное устроение иных святогорцев – к счастью, немногих, – которые полагают недостойным себя подписываться «иеромонах такой-то» и выводят взамен того сложносоставные имена наподобие «Папа-Стефан» и «Папа-Григорий» или, того хуже, носят в чемоданчиках нарядные камилавки, которые и водружают на себя, словно вторые головы, как только покинут пределы Святой Горы, чтобы хоть чем-нибудь отличаться от прочих агиоритов (второй обычай, увы, распространяется все более). А пресловутым «зилотам»[39], ревнующим о строгости форм, и в голову не приходит, что простую монашескую скуфью носили до самой смерти Варфоломей Кутлумушский[40], питомец школ Константинополя, Керкиры и Венеции, приснопамятный Никодим Святогорец и многоученый Евгений Вулгарис (до посвящения его в епископа Херсонского).

Но виноваты не столько они cами, сколько священноначалие, которое, похваляя инославных за порядок и отличную организацию, не имеет должной заботы о том у себя дома, попуская расстройство и бесчиние. Возьмем хоть бы армию. Позволительно ли рядовому или офицеру пехоты носить форму летчика, а моряку – форму артиллериста? Здесь же нечто худшее: монастырский монах, и притом святогорец, доколе не получит положенных афонским насельникам привилегий (в том числе освобождения от воинской службы), еще терпит кое-как на себе иноческую скуфью, но едва лишь окажется в безопасности, тут же вспоминает о «долге перед домашними», о своих выдающихся «дарованиях» и давней тяге к высшему образованию. И вот уже скуфья делается для него тяжкой и идут поиски нового убранства для пустой головы.

Как дань высочайшего уважения посвящаю нижеследующие строки досточтимому Патриарху Константинопольскому Иоакиму III[41]. Проведя на Святой Горе одиннадцать лет, сей милопотамский безмолвник[42] умножил своим светозарным присутствием славу Афона и утвердил ее личным авторитетом, какой имели великие Отцы Церкви даже до причтения их к сонму святых Церкви Божией.

Василий Великий и оба Григория удалялись в любезную им Понтийскую пустыню, чтобы тщательным рассмотрением очистить заимствованное у языческих Афин любомудрие и освятить свой ум, вперяя духовный взор в небеса. Так и блаженнейший Патриарх, оставив кормило церковного корабля, обратился к неволнуемому пристанищу иноческого делания, дабы, устремляя око души своей к тому, что не перестает быть духовной целью Афона, достичь при посредстве горнего любомудрия совершенного познания себя самого наравне с делами церковными и человеческими.