Кузены - стр. 10
– Уже вернулась? Так быстро?
Внутри у меня все сжимается. Я оборачиваюсь – он сидит в углу, в своем кожаном «писательском» кресле, чересчур большом для тесноватой комнаты. Мама купила его после выхода первого романа, и оно куда уместнее смотрелось бы в одном из тех огромных кабинетов-библиотек с книжными полками от пола до потолка, массивным столом красного дерева и камином. На коленях у отца вытянулась наша кошка Элоиза.
– Как соревнования? – спрашивает он, когда я продолжаю молча на него таращиться.
Он правда думает, что я ему отвечу? После того, что он вчера нам преподнес?! Да, смотрит на меня с совершенно спокойным видом, заложив пальцем страницу в книге. Я узнаю обложку с крупным черным шрифтом названия на фоне приглушенных, почти акварельных цветов. «Короткое и прерванное молчание», автор Адам Стори. Это его собственный роман о бывшем студенте-спортсмене, который добивается успеха в литературе и затем понимает, что хочет просто жить обычной жизнью, – но чокнутые поклонники не оставляют его в покое.
Наверняка отец надеялся, что книга окажется автобиографической. Вышло иначе, но он все равно перечитывает ее по меньшей мере раз в год. «Ну да, кому еще это нужно!» – думаю я про себя с возрастающей злостью, но вслух спрашиваю только:
– Где мама?
– Твоя мать, она…
Он тянет с ответом, щурясь от бьющего из панорамного окна солнца. Темные волосы на свету вспыхивают золотым нимбом, которого отец совершенно не заслуживает. У меня стискивает грудь – какой я была дурой, что всегда его боготворила! Я искренне считала его особенным, выдающимся человеком, рожденным для чего-то необыкновенного. Я гордилась, что он дал мне имя тоже на «А»[1], и думала о себе как о пятой из их четверки. Однажды, грезилось мне, я буду такой же, как они, – чарующей и таинственной, с самой капелькой трагизма.
– В общем, ей нужно побыть одной.
– Побыть одной? То есть она… уехала куда-то?
Я тут же сама понимаю, что это не может быть правдой. Мама не бросила бы меня, ничего не сказав.
Элоиза, проснувшись, спрыгивает на пол и шествует по гостиной с недовольным, как обычно после сна, видом.
– Она отправилась к тете Дженни. До вечера, а там видно будет. Нам всем сейчас нелегко… – добавляет отец с какой-то прорезавшейся вдруг ноткой обиды.
Я смотрю на него, чувствуя нарастающий шум в ушах. Ответить бы так, как мне действительно хочется, – с громким, оскорбительным смехом пересечь комнату, вырвать из рук отца книгу и швырнуть ему в голову. А потом сказать то, что думаю: «Никаких НАС больше нет. И разрушил все именно ты».
Однако ничего такого я не говорю и не делаю – так же как не столкнула в бассейн тренера Мэтсон. Я просто натянуто киваю, как будто сказанное отцом и правда имеет смысл. Потом молча взбираюсь по лестнице к двери в спальню и прислоняюсь лбом к прохладной белой поверхности.
«Вам известно, что вы сделали», – говорилось в письме бабушки, присланном много лет назад. Отец всегда это отрицал: «Я понятия не имею, о чем она, все было нормально. Ни я, ни братья, ни сестра не совершили ничего, что оправдывало бы такое отношение». Раньше у меня не возникало и тени сомнения, что он – невинная жертва, а она – холодная, вздорная и, возможно, просто сумасшедшая старуха.
Однако вчера я узнала, как легко он врет, и теперь уже сама не знаю, чему верить.