Культурология. Дайджест №2 / 2014 - стр. 13

Во второй главе «Ценностные основания мировоззрения М.А. Булгакова» идет речь о концепции личности, свойственной произведениям писателя. Он постоянно обращался к проблеме человека, к жизни и ценности человеческой индивидуальности. Ведущим ценностным ориентиром творчества Булгакова автор монографии называет Дом, таковой новая реальность разрушила, лишив человека пристанища. Герои Булгакова часто обитают в чужих домах, в подвалах, в коммуналках. Ценностные основы прежней жизни рушатся. Философия писателя базируется на утверждении ценности человеческой жизни. Важным компонентом трактовки человека становится Вечность мифологии и культуры.

Соотношение Добра и Зла менялось в процессе творческой судьбы Булгакова. Так, Воланд не сеет зло и не внушает зла, он его вскрывает и разоблачает. Понятия Веры и Судьбы в произведениях Булгакова теснейшим образом связаны. Писатель был христианином, верующим, и фактически в «Мастере и Маргарите» он создал «свое собственное Евангелие, но в форме романа» (с. 96). Однако философское решение проблем в «Мастере и Маргарите» тесно переплетается с решением образным, поэтическим. Гуманистическая концепция писателя постоянно утверждает главную ценность – человеческую жизнь.

Е.Р. Южанинова заключает свою монографию следующим обобщением: «В качестве миросозидающего начала, гармонизирующего человеческие отношения и усмиряющего социальный хаос, М.А. Булгакову виделась мировая культура, хранящая духовные сокровища человечества и предотвращающая катастрофу нравственного обнищания» (с. 118).

Фауна, изображенная в баснях Лафонтена, опознается без труда даже малым ребенком. Речь идет в основном о «знакомых» животных. Все они с глубокой древности являются самыми типичными представителями бестиария западной культуры, даже если некоторые из них, например лев или слон, не встречаются на пространствах старушки Европы. Эти животные были известны по басням, но также по другим текстам, по изображениям, мифам, всевозможным обычаям и ритуалам, которые, пропустив мировую фауну сквозь сито европейской культуры, составили из нее некий избранный бестиарий.

В бестиарии Лафонтена нововведений почти нет. Не только потому, что для большинства своих басен материал он заимствовал у предшественников, но еще и потому, что он хотел сохранить за каждым животным его самые привычные черты – не природные, разумеется, а культурные. «Своих зверей он брал из книг, в частности, из сборников басен Европы и Азии, а не из лесов, полей и лугов» (с. 333).

Опора на традицию, на книжную культуру и иконографию позволяет ему избегать множества ненужных подробностей, «ведь всякая система знаний – античная, средневековая или Нового времени – исходит из того, что истинная суть вещей скрыта в библиотеке, а не в неуловимой природе» (с. 333).

В некотором смысле басни Лафонтена можно рассматривать как аналог геральдики. С ходом столетий и в ученой, и в народной культуре характеры животных были сведены к набору клише. А геральдика – искусство в высшей степени зооморфное, которая всегда отдает предпочтение структуре перед формой, – придала общей, инвариантной, взятой со стороны схеме такую гибкость, что отныне они могли использоваться в любых контекстах, не теряя своих характерных черт.