Культурология. Дайджест №1 / 2018 - стр. 14

Иммобилизму Египта противоположно историческое развитие Древней Греции. Ее история начинается с Одиссеи. Центральный персонаж Илиады Ахилл – герой Троянской войны. И если содержанием Илиады являются события победной осады Трои, то события Одиссеи – это возвращение ахейцев с царем Итаки домой после сожжения столицы Приама. Троянская война – «осевое событие» архаической Греции. И когда ахейцы попадают к феакам, слепой Демодок поет во дворце царя Алкиноя о подвигах греческих воинов, т.е. о том, что поведали ему музы и чему Одиссей был свидетель. Поэтому герой Троянской войны воспринимает песенный рассказ аэда как повесть о своем недавнем прошлом. Песня Демодока веселит феаков, они воспринимают ее только эстетически, они наслаждаются пением аэда, а Одиссей плачет. И это реакция Одиссея на пение аэда – не что иное, как момент рождения в Греции предисторического сознания (см.: 4, с. 177–187), открытие «прошлого», но это еще не история, потому что история – это «время людей», а Демодок поет о «времени богов и героев», он поет о XII столетии, которое для читателей гомеровского эпоса – далекая архаика. Троянская война началась в 1198 г. до н.э. и закончилась через десятилетие. Она превратилась в предание, но миссию Демодока через восемь столетий подхватил Геродот. И если Демодок пел «деяния богов и героев», то Геродот в IV веке до н.э. рассказывал о «времени людей». Вот почему он считается, по выражению Цицерона, «отцом истории».

Геродот уже в первой книге «Истории» заботится о памяти и считает, что больше всего существо памяти истончает время.

Историзм имел в Греции и частное проявление. Например, «старость приносила афинянке наибольший почет и уважение, так как афиняне верили в очистительную силу времени» (20, с. 240). Впрочем, в Египте почтение, которое сын испытывал к матери, было так велико, что в гробницах эпохи Древнего царства мать умершего, как правило, бывает изображена вместе с его женой, а отец редко появляется на рисунках. Притом на похоронных стелах обычно указывали родословную умершего по материнской линии, а не отцовской (53, с. 26). Но здесь этому почитанию были другие мотивы. И хотя греки, как отмечает Джейн Гарднер, «придерживались теории, что мужчина – единственный поставщик генетического материала, а женщина лишь обеспечивает место для эмбриона и питание для ребенка» (цит. по: 20, с. 234), в семейной жизни греков она также была окружена уважением.

Разительные отличия характеризуют и теологию двух древних цивилизаций. Сын Кроноса Зевс, не являясь творцом ни мира, ни жизни, ни человека, тем не менее в борьбе с титанами обрел всевластие, став повелителем греческих богов и Вселенной.

Теогония и космогония в Египте были осуществлены созидательной силой одного бога. Здесь мы встречаемся с наивысшим проявлением египетского метафизического мышления. Уже в начале египетской истории мы находим доктрину, которая приближается к христианской теологии Логоса: египетские божества рождаются из самого вещества верховного бога. Как пример тому – резное сакральное изображение скарабея, ибо у скарабеев нет самок, но только самцы… Детенышей они рождают в веществе, которое скатывают в шарики (29, с. 12, 64) и катят их, толкая назад, так же как солнце по видимости в обратном направлении вращает небо. Рождение государства у египтян равнялось космогонии; фараон – субститут бога, устанавливал новую цивилизацию, новый мир. Было важно обеспечить постоянство содеянного и избежать кризиса, который бы мог поколебать основы нового мира. Божественная сущность фараона давала для этого лучшую гарантию, поскольку он был бессмертен, ибо его смерть означала не более чем перемещение на небо (18, с. 107–153).