Кукла наследника Какаяна - стр. 14

Первым делом я приступил к составлению посмертной записки, которую очевидцы обнаружат по извлечении моего тела из воды бравыми водолазами МЧС. Не люблю пафоса, но самоубийство без посмертной записки – все равно что террористический акт без оглашения политической ответственности – просто безобразие. Это смахивает на несчастный случай, если не на уголовщину.

Цель моего текста была чисто информационная. Он призван был, с одной стороны, избавить правоохранительные органы от тех ничтожных усилий, которые они обычно прилагают при выполнении своего служебного долга. С другой же стороны, он должен был дать правильный ориентир местной журналистике, склонной к самым нелепым выдумкам в поисках мелких сенсаций.

Без единой поправки я написал:

Погибаю по странной прихоти небезызвестного Ахава Какаяна. Причина моей смерти слишком банальна: поломанная кукла.

Ваш Александр Перекатов.

Я прижал записку обломком кирпича, который пришлось ещё поискать в этой благоустроенной зоне, разделся и нерешительно направился к мосткам. В голове бились бессмертные строки:

Трусы и рубашка лежат на песке. Никто не плывет по опасной реке.

Я решил мужественным кролем заплыть на середину, а там, как Мартин Иден, занырнуть на невозвратную глубину. Если же глубина пруда окажется недостаточной, я могу плыть под водой до тех пор, пока не захлебнусь. То есть, выражаясь языком милицейских протоколов, моя смерть наступит в результате асфиксии.

Я пружинисто оттолкнулся от нагретых мостков, следя за тем, чтобы руки были сведены над головой, а носочки красиво оттянуты. «Жаль, что меня никто не видел», – сказал мой внутренний голос в тот момент, когда бутылочно-мутная вода забурлила вокруг, навстречу ударил донный холод, и плавки, соскользнув с моих бедер, уплыли в водную пучину. Отправляясь топиться, я забыл как следует подтянуть резинку на трусах.

Со мною произошло самое неприятное, что могло случиться с самоубийцей-эстетом. Его (то есть, моя) гибель лишилась трагического ореола, как я лишился трусов. Сегодня же, ближе к вечеру, когда меня наконец выловят и бросят на клеенку для обозрения репортеров, мое посиневшее тело будут снимать так и этак с самых уродливых ракурсов, а молоденькие журналистки будут хихикать в кулачок, исподтишка толкая друг друга и указывая взглядом на мой позорно сморщившийся стручок. Зная замашки этой дотошной братии, можно было не сомневаться в том, что мое срамное изображение в этот же день появится на экранах телевизоров, а на следующий – в газетах.

Я нырнул и стал шарить по илистому дну, пока хватило дыхания, но не нашел ничего, кроме нескольких ракушек. Не знаю, как у Мартина Идена, а у меня хватило мОчи совсем не надолго – секунд на тридцать. Я подплыл отдохнуть к мосткам и с досадой заметил, что на пляже располагаются первые посетители: полная моложавая женщина в закрытом голубом купальнике и её жилистый муж примерно моего возраста. Дама расстилала люминисцентное покрывало с тигром, выбирая наилучшее положение лежбища относительно солнца, а муж устанавливал желто-голубой зонт на раздвижном штативе. «Так вот как выглядели последние люди на этой планете, которых увидел Мартин», – подумал я словами романа и яростно оттолкнулся в воду, пока не кончились остатки решимости.