Круиз - стр. 3
В отличие от своих друзей, Григорий бросил учебу, открыв в себе талант художника. Его первые полотна страдали отсутствием техники письма, но были весьма своеобразны. При внимательном рассмотрении оказывалось, что их содержание сильно зависит от расстояния и ракурса наблюдения. Унылый при наблюдении издали пейзаж, вблизи мог оказаться совокупностью веселых, никак не связанных между собой картинок. И наоборот. Его фантазия была неистощима. Наталия часто брала Грума себе в помощь на всякие оформительские работы, такие как на этом банкете. Вместе они творили чудеса. Но в тусовках Григорий не прижился. Слишком уж был груб и шокирующе безобразен.
Но вернемся в «Прагу». Фойе перед «Царским» залом постепенно заполнялось гостями. При входе туда каждый из них получал свою, индивидуальную порцию приветствий из уст Наталии и Виктора, а также, в зависимости от пола гостя, некоторые дополнительные детали к одежде. Женщины выбирали себе разноцветные кружевные шали и шляпки с вуалью, а мужчины получали белоснежные жабо и шляпы с перьями. Набралось уже человек сорок, больше, чем было в группе, поскольку многие прихватили с собой на банкет мужа, или жену, или друзей.
Мелодично прозвучал гонг, и гости начали чинно входить в освещенный свечами зал. Полумрак заставлял их говорить тише, так что рассаживались без обычного для молодых людей шума и смеха. Но удивленные восклицания все же были слышны. Торцы стола заняли с одной стороны спонсоры банкета, а с другой – его организаторы. Здесь блистала Наталья. Она была в короткой тунике из шкуры леопарда и звалась теперь Клеопатрой. Справа от нее сидел Виктор, наряженный в тогу римского императора, а слева – Григорий в шутовском, шитом блестками красном кафтане. Когда они успели переодеться, никто не заметил.
Не давая гостям опомниться, официанты наполнили тяжелые стеклянные кубки вином из оплетенных соломой, заплесневевших бутылок и удалились, прикрыв за собой двери. Голос Клеопатры, идущий откуда-то сверху, призвал всех выпить за здоровье присутствующих. В зале ощутилось дуновение ветра, и заиграла тихая струнная музыка, унесшая гостей то ли в другое пространство, то ли в другое время, но далеко, очень далеко от Москвы. Интерьер зала, горящие и отражающиеся в зеркалах свечи, непривычные одеяния старых друзей и выпитое вино настроили гостей на философский лад. И разговоры за столом пошли соответствующие: о природе вещей, о бренности человеческого существования, о тщетности суеты, в которой мы все постоянно пребываем, о целях в жизни отдельного человека, а заодно и всего человечества. Обсудить все это, а самое главное, прийти к каким-нибудь выводам и решениям, конечно же, за этим столом было невозможно, но у присутствующих сложилось стойкое ощущение причастности к великим таинствам природы и даже уверенности в своей способности влиять на грядущие события. Прошлое же было им видно ясно как на ладони, и когда римский император, единственный истинный историк в их группе, скромно опустив глаза, заявил: «Я знаю, как начиналась история!» – все ему поверили.
Томимые неясным предчувствием официанты, столпившись у закрытой двери, с тоской вслушивались в тишину, готовясь к чему-то ужасному. Однако их опасения не оправдались. Часа через полтора после начала запас благолепия, внушенный участникам банкета его организаторами, начал иссякать. Сначала за дверью послышались отдельные громкие восклицания, потом они постепенно перешли в ровный все нарастающий гул. Двери распахнулись, и официанты вздохнули с облегчением: банкет плавно переходил в обычное русское застолье. Блюда одно за другим поглощались с завидным молодым аппетитом. Первыми пали русалки. От индеек остались только хвосты и короны. Исчезли в желудках гостей диковинные звери из паштетов и многое, многое другое. Досталось и рубенсовским женщинам. Их обезображенные тела без всяких признаков черной икры лежали на блюдах немым укором. Ничего этого организаторы банкета уже не видели. Хорошо представляя, чем кончится дело, они своевременно исчезли тогда, когда на это уже никто не мог обратить внимание, предоставив спонсорам возможность самим расплачиваться за удовольствие раз в десять лет повидать сокурсников.