Кровь как лимонад - стр. 46

– Я пойду, Драган.

– Давай, – Дракон протягивает ему руку. – Держи меня в курсе. Удачи!

Джонни Ильяс со своего места поднимает раскрытую ладонь, Марк кивает.

На столе – початая бутылка «Гленфиддич Солера Резерва», которому лет больше, чем лолитам Драгана. Парят в толще воды медузы на экране телевизора, и девочки вновь разыгрались в свой компьютерный теннис.

На улице – октябрьская ночь, когда хорошо жечь костер где-нибудь в лесу, на берегу озера с лунной дорожкой, или пить молочный пу-эр на кухне под Стинга или хриплый эфир джазовой радиостанции.

Но город принимает Марка в оборот. Ствол, кэш, яд в крови, опустошенность, жажда мести.

Он садится в машину, заводит ее. Достает пачку «Лаки Страйк» с предупреждающей надписью: «Курение является причиной импотенции». Алька старалась покупать сигареты с такой надписью, говорила: «Полагаю, мне это точно не грозит».

Марк трогается с места. Едет медленно. Все расплывается из-за текущих из глаз слез, делящих лицо на три равные части.

Разбудил его собственный застарелый надсадный кашель. Не открывая глаз, он приподнялся на своей постели, пытаясь откашляться. Не так-то это просто. Отсутствие лекарств, плохое питание и сырость делали свое дело. Иногда он думал, что у него туберкулез. Странно, но эта мысль его пугала и радовала одновременно.

Наконец он откашлялся и сплюнул мокроту. Протянув руку, нащупал и нажал на кнопку, включив туристический фонарь, пару месяцев назад найденный в мусорном контейнере. Теперь можно открыть глаза. Луч желтого света выхватил из плотной темноты грязные стены, высокий потолок, поломанный диван с плоским матрасом, пол со следами протечек и дверь, ведущую из подвала. Экономя батарейки, он быстро собрался, взял хозяйственную сумку, где хранил почти все свое имущество, выключил фонарик, уже на ощупь спрятал его в углу под тряпьем и надавил на тугую дверь. По истертым каменным ступеням поднялся наверх и выбрался через окно первого этажа с торца здания.

На улице было светло и прохладно, облаков не наблюдалось, день обещал быть солнечным. Запахнув свою куртку с поломанной молнией, он подвязал ее армейским ремнем и двинулся по хорошо знакомому маршруту. Отойдя от дома, как обычно, обернулся, чтобы посмотреть на него издали. Бывший двухэтажный особняк купца Грачева знавал лучшие времена. После того как его внесли в «Перечень объектов, представляющих культурную ценность» и выселили из него женский медвытрезвитель, он стоял закрытым, с заколоченными окнами и осыпающейся штукатуркой. Лестница, ведущая к парадному входу, уже лет пятнадцать как требовала ремонта. Подниматься по ней было сродни опасному аттракциону – того и гляди, на тебя обрушится накренившийся балкон второго этажа. Когда он впервые забрался в этот дом, там в нескольких местах текла крыша и не жили даже крысы. Разбросанная по подвалу и этажам отрава да листы тонкой жести, закрывающие проемы дверей и окон, – все, на что хватило денег у города. И хорошо, что жесть была такой тонкой, он сумел отогнуть один лист и проникнуть внутрь.

Выстояв с полминуты перед домом, служившим ему приютом, Матвей Сергеевич Павлов по Дровяной улице направился к набережной. По дороге ему в голову пришла мысль, что у него с домом похожая судьба. Преподаватель с тридцатилетним стажем, один из лучших специалистов по истории Санкт-Петербурга, водивший по городу зарубежные делегации, теперь, забытый всеми, живет в темном и неотапливаемом подвале.