Кроты Вавилона. Сборник рассказов - стр. 9
Маша подметала пол, мама ей сказала, что так раньше ходили дамы, но Маше в это совсем не верилось – на улице ни одной такой дамы девочка не видела, а вот подметать таким павлиньим хвостом пол было очень удобно: под длинным-предлинным подолом уже скрылись резиновый слон и плюшевый медвежонок; переставляя крохотные, в новеньких башмачках ножки Маша осторожно, кругами ходила по комнате, сосредоточенно наблюдая за тем, чтобы из-под пышного гнета юбки не выскочил Бармалей и придавленный воланом солдатик. Паровоз, припадая на один вагон, дохлой гусеницей волочился за Машей. Когда Маша взлетела вверх, к самой люстре, она долго порхала стрекозой рассекая воздух, пока её с громким, в самое ухо жужжанием не опустили на место – теперь она стояла в праздничном щекотливом платье возле самой ёлки.
Хотя и очень красиво шурша, платье было подлым, Маша сама просила купить его маму, но теперь оно ехидной кололось – девочка сердито ковырнула воротничок, но тот, посаженный на ножку пуговицы, стал ещё злее кусаться. Губки Маши скривились, став от досады лимоннокислыми, но никто не заплакал, личико из капризного стало вновь прелестно милым и, стоя теперь на стуле, Маша смотрела на всех с изумлением – к пойманной цокотухе всё подползали и подползали люди… Лихорадец залил детские щечки. В комнате были и мама, и папа, а мамина мама что-то сказала Машиной тётке, рядом с которой стоял Машин дед, которого она теперь не капельки не боялась – все по отдельности девочке были знакомы, но, стоя так близко, взрослые, как пластилин, слипались в коробке… Машенька с горечью охнула: к ней подбираясь, всё вылуплялись новые головы, стул пошатнулся, висюлька на ёлке дрогнула, чудище, всё разбухая, собой набивало комнату, дым не валил из ноздрей, огнём не лизалось пламя, но было оно страшнее того, что пряталось под диваном. Улыбка зияла дырой. Пожухнув, исчезли лица и расползаясь все шире, красно-прекрасным ртом с нею одной говорило настойчиво говорило, и всё просило, всё приговаривало. «Ну, Машенька! Ну, смелее!» А в ухо трубило бубнило, настырно бубнило твердило: «Ну, Машенька! Ну же! Ну же!»
Еще бы чуть-чуть и Маша упала, разлетелась вдребезги, как с ветки упавший на ёлке повешенный шар, но мама вдруг отделилась от чудища. Когда она подошла, ножки снова оторвались от стула – страшно красивая юбка повисла под Машей плетью. Щекоча и играя, мама пробралась к Машиному ушку и шепнула то самое слово, которое никак не могла вспомнить девочка и Маша, как их черноухий щенок, когда его тащат, а он не хочет, потащилась за маминой фразой, повторяя вчера еще такие знакомые и так бойко рассказанные и маме, и папе, и дедушке строчки по ёлку, снежинку и звёздочку. А затем их осыпали мелкими бумажными конфетами, а мама фыркала и фырчала и недовольно поправляла прическу.
После стишка жить стало легче и веселее, и даже платье перестало колоться, взрослые переключились на что-то другое, про Машу как будто забыли и девочка больше не ловила на себе тех пристальных взглядов, которые не раз замечала у дяди Коли, когда он, ковыряясь в блюде, цепляет чей-то кусочек. Мигнула гирлянда, про Машу снова вспомнили и снова начали мучить, как когда-то она сама мучила Мурзика, когда он только появился в их доме, но у Мурзика было спасение, щенок забивался в щель между диваном и стенкой и оттуда так грозно рычал, что даже дед его боялся. Теперь-то Маша поняла какая она великанша, все её как когда-то маленького Мурзика тискали, а она даже не могла забиться в щель между диваном и креслом. После тёти Кати девочка попала в лапы дяди Саши, но тот, взяв её на руки смотрел не на Машу, а совсем на другую тётю. От Маши опять чего-то хотели, стишком про Снежинку мучения её не закончились, все требовали какое-то желание – желаний у Маши, признаться, было множество, но сейчас они как на зло куда-то улетучились. Маша думала-думала, ну и загадала про снег и про то, чтобы всё вокруг ожило. (Глупее желания трудно было придумать, об этом сразу же сказала бабушка…)