Кромешная ночь - стр. 3
– Не тушуйся, – подмигнул он мне. – Тебе, может, еще и понравится. Миссис Уинрой еще та штучка, но это я не к тому, чтобы в ее дела лезть, осуждать… Ты меня понял?
– Разумеется. Еще та – как ты сказал? – штучка, да?
– Ну, то есть, похоже, она бы не отказалась, если бы ей кто-нибудь подвернулся. Джейк женился на ней, когда переехал отсюда в Нью-Йорк, он там высоко летал – сыт, пьян и нос в табаке. Для нее то, как она живет сейчас, – у-у – большое понижение!
К кассе забирать сдачу я подошел с хозяином вместе.
На первом углу свернул налево, зашагал по немощеному переулку. Тут даже и домов-то не было, только задний фасад углового конторского здания с одной стороны да какой-то двор за забором с другой. Тротуар узкий, под ногами неровные грубые кирпичи, но мне теперь было все нипочем. Возникло ощущение, будто я вырос и стал как бы на равных со всем, что меня окружало. Предстоящее дело уже не казалось мне безнадежным. Хотя встревать в него у меня никакого желания не было – ни прежде, ни теперь. Теперь главным образом из-за того, что я узнал об этом Джейке.
Эк ведь, до чего этот несчастный раздолбай похож на меня! Был ничем, но лез из кожи вон, чтобы стать кем-то. Удрал из захолустья и завел себе парикмахерскую в Нью-Йорке. Единственное ремесло, которым владел (точней, единственное, в чем худо-бедно петрил), это стрижка-брижка – чем он еще мог заняться? Но уж парикмахерскую приобрел правильную, какую надо – у самого здания Сити-Холла! Правильно обхаживал правильных завсегдатаев, смеялся их сальным шуткам, лизал задницы, втирался в доверие. К моменту, когда все рухнуло, он уже много лет не брал в руки ножниц, зато денег (всяческой дани и взяток) через его руки проходило по лимону в месяц.
Ну как есть раздолбай – ни кожи ни рожи, ни образования, ничего, – а умудрился влезть на самый верх. И вот теперь на дно обратно – шмяк! Сидит опять в захолустье, в той самой – об одном-единственном кресле – парикмахерской, с которой начинал, да пытается еще слегонца наварить на семейном своем обиталище, развалюхе, которую даже не продашь.
Все нахапанное на рэкете сгинуло. На часть бабок наложил лапу штат, еще изрядный кус выхватили федеральные власти, остальное докушали господа адвокаты. Все, что осталось, это жена, причем ходит слушок, будто он давно от нее доброго слова не может дождаться, не говоря уже о чем-то большем.
Я шел и все думал о нем, жалел; даже не заметил, как подрулил большой черный «кадиллак», и на человека, в нем сидящего, не обратил внимания. Только было нацелился пройти мимо, слышу: «Псст!», гляжу – здра-асте! – да это же Кувшин-Варень!
Опустил наземь чемоданы, сошел с поребрика.
– Ты, гнида сцаная, – приветствовал его я. – Почем слово за шухер?
– Спокуха, – осклабился он, сузив глаз. – Желаю знать, почем твое слово, сынишка. Твой поезд уже час как сдриснул.
Я покачал головой, от обиды онемев. Ведь ясен пень: не Босс подвесил его мне на бейцым. Если бы Босс опасался, что я сделаю ноги, меня бы тут не стояло изначально.
– Давай-ка хряй отсюда, – сказал я. – Черт тебя принес! Если не уберешься из города с концами, уберусь я.
– Да ну? И что, по-твоему, скажет на это Босс?
– А спроси его, – предложил я. – Расскажи, как рассекал тут в цирковом фургоне и ко мне на улице подкатывал.