Криминал-шоу. Повести - стр. 16
– Вот он, пидор, алкаш! – сразу подал голос жирный. – Тебе, фраер, кто коньяк разрешил трогать?
Игорь, стараясь не смотреть на борова и пытаясь держать себя погрубее, понезависимее, сказал главному:
– Мне отлить надо. Уже не могу.
Горец чуть кивнул поэту. Тот молча снял со стены сумку-мешок, накинул на голову пленника, перехватил-перетянул на шее, Игорь, споткнувшись о порог, вышел вслед за ним на улицу. И чуть не захлебнулся свежим кислородом. Даже через холст мощные волны ароматов липы, каких-то цветов, трав вливались в лёгкие, бодрили, пьянили мягким хмелем. Игорь дышал и не мог надышаться этой благодатью. Конвоир легонько потянул его, повёл, прикрикнув на подавшего голос пса:
– На место, Пират!
Под ногами пружинил ковёр живой муравы.
– Мы в городе? – спросил Игорь.
– Да.
А с закрытыми глазами можно подумать – в селе. За это особенно и любил Игорь свой город – маленький, уютный, весь в садах, скверах, аллеях, огородах, с бесконечными патриархальными улочками деревянных усадебок, с живой улыбчивой речушкой, в которой ещё плескается-резвится рыба. Бывало, трезвым или чуть лишь под хмельком выходя на Набережную, Игорь каждый раз как бы заново и впервые поражался: какая ж красотища этот мир! В каком же дивном благодатном месте довелось ему, Игорю, обитать! Эх, пожить бы ещё да – трезвым…
Опять зарычала псина. Парень топнул ногой, успокоил. Сказал Игорю:
– Здесь.
Игорь только лишь приступил к процедуре, как вдруг словно током его продёрнуло. Боль столь резкая, что он в шоке присел, скрючился. Провожатый его поддержал. Игорь даже думать до конца боялся – что это, что с ним такое сотворили эти твари? Мамочка моя, чем всё это кончится?!
Вернулись. Освободив голову, Игорь неуверенно взялся за спинку стула, не услышав окрика, уселся шагах в трёх от стола. Ничего не хотелось. Лечь бы да полежать.
– Э, хазайничаэшь там, внизу – плоха. Нэ нада.
– Он, пидор, ещё к чему прикоснётся там – мозги вышибу, – протявкал жирный пёс.
– Э, я сам угащу, кагда нада. Вот, вазьми.
Чурбан чуть повернулся в сторону мордоворота. Тот скривился, поджал, уродина, губы, раздражённо плеснул коньяку в свободную рюмку, четырёхпалой лапой двинул её на край столика.
– Хлебай, фраер.
Игорь через не могу выпрямился, холодно взглянул на шестёрку.
– Я перед сном, в отличие от некоторых, крепкие напитки не употребляю.
Горец усмехнулся в усы, повернулся чуть, приоткрыл шкафчик, достал фужер, наполнил вином, так же вальяжно открыл термос, опустил в вермут пару прозрачных кубиков, барственно кивнул Игорю:
– Э, бэри. Эта – харошаэ, тихаэ вино.
Игорь хотел и здесь кочевряжнуться, но, странное дело, не вытанцовывалось. Этот черномазый явно подавлял его волю. Ну совершенно невозможно смотреть на него сверху вниз. Игорь привстал, взял фужер, сел, отхлебнул. Чёрт с ней, с гордостью, может, хоть легче станет – в голове побулькивала похмельная смесь.
– Э, слушай. Мы пасматрэли плёнку – ты сэбя любишь.
Только теперь Игорь заметил: за термосом лежит его «Зенит». Он вспомнил, что на день рождения исщёлкал кадров двадцать на автопортрет.
– Э, мы навэли справки. Тэбя с тэлэвидэнья выгнали за пьянку В газэтэ ты – мэлкая сошка, всэго лишь каррэктар. Зачэм абманывал? Зачэм фатаграфиравал?
Игорь вдруг сконфузился, заоправдывался: