Крик журавлей в тумане - стр. 30
А Надя стыдилась. Стыдилась себя, своего огромного живота, своих грешных мыслей о человеке, который ей в отцы годится. И от стыда просидела в чулане до позднего вечера. Дождавшись, когда все стихнет, она тихонько покинула свое убежище и осторожно, стараясь остаться незамеченной, направилась к себе в барак. Сергей Михайлович, стоя у открытой двери ординаторской, с улыбкой наблюдал за нею. Надя ушла.
Сергей, работавший практически круглосуточно, налил себе стакан горячего чая и закурил. Он любил ночные часы, когда больничная суета отступала.
«Эх, Надя-Наденька, должно быть, трудно тебе здесь. Увезти бы тебя из этого ада, подкормить, нарядить, и зацвела бы твоя молодость на радость кавалерам. Настоящим, галантным, с конфетами и цветами».
Он вспомнил, как ухаживал за женой. Маша терпеть не могла шоколадные конфеты, а он, не ведая того, по всей Москве скупал самые красивые коробки. Она принимала их с благодарностью, и лишь после свадьбы созналась, что все конфеты отдавала девчонкам в общежитии.
«А тебе, Наденька, конфет никто не дарит. Да ты и вкуса их наверняка не знаешь. Можно сказать, с рождения срок отбывала, какие уж тут конфеты. Страшно. Не за себя. За таких, как Воросинская, страшно. На войне хотя бы понятно было, за что народ мучается. А здесь? Какое будущее у этой девочки? Родит, вернется на зону. С такими глазами незамеченной не останется. Снова изнасилуют, опять родит. Потом по кругу. До тех пор, пока раньше времени не превратится в старуху и не умрет…»
Докуривая папиросу, Сергей уже знал, что будет делать дальше.
«Спасибо, Господи, что вразумил, – прошептал Сергей, устремив свой взгляд вверх. – Я исполню свой долг. Эта девушка будет жить долго и счастливо».
Принимая во внимание стеснительность Надежды, Крыленко решил передать ее под наблюдение Софьи Марковны Рубман. Эта дама не слишком нравилась Сергею, но других женщин-докторов в больнице не было, а вмешательство мужчины, как он понял, в данной ситуации могло окончательно добить и без того напуганную девушку.
Доктор Рубман было вольнонаемной. В Ужог она приехала два года назад, по распределению мединститута, который закончила с отличием. Она была хорошим специалистом, но к заключенным относилась откровенно плохо. Зная это, Сергей попросил Софью быть вежливее с девушкой, имея в виду ее хрупкое душевное состояние. Доктор Рубман, выполнив действия, предписанные инструкцией, заявила, что осужденная Воросинская вполне здорова.
– А что у нее с легкими?
– То же, что и у всех. Здесь все кашляют. Ничего, живут. На самом деле Воросинская здоровее, чем кажется со стороны. На ней воду возить можно, а вы ей легкую работу дали. Зря, Сергей Михайлович, очень зря. Не в вашем положении, Сергей Михайлович, жалость проявлять, нарушая инструкции. Государство лучше знает, как мы должны относиться к заключенным.
– Наше государство, – усмехнулся Сергей, – и без нашей заботы не пропадет. Вон, – он кивнул в сторону окна, – сколько цепных псов у него в охранниках. А наш долг – лечить людей, независимо от того, нравятся они нам или нет. Мы клятву давали. А если вы ее нарушаете, то вы… Вы… Вы врач-уродина! Вот кто вы.
Хлопнув дверью, Сергей вышел из ординаторской. Он и сам не мог понять, с чего вдруг назвал Софью уродиной. Может, с того, что захотел досадить ей в ответ на обидные слова о Наде? Ведь других возможностей защитить девушку в пределах колючей проволоки у него не было.