Крест и корона - стр. 2

Молодой человек, сидевший напротив, ухмыльнулся и громко, на всю телегу, сказал:

– Вот спасибо королю Генриху за то, что сегодня на Смитфилде сожгут молодую красавицу! Хоть будет на что посмотреть! А то в прошлый раз там казнили какого-то фальшивомонетчика, старого и уродливого!

Проглоченный кусок хлеба чуть не выпрыгнул из меня обратно, и я прикрыла рот рукой.

– А что, она и вправду красавица? – спросил кто-то.

Старик с молочно-голубыми глазами покрутил длинный волосок, торчащий у него из подбородка.

– Я знал кое-кого, кому доводилось видеть леди Булмер. Говорят, она действительно милашка, – медленно произнес он. – Куда красивее королевы.

– Которой именно королевы? – прокричал один из пассажиров.

– Да всех трех, – ответил кто-то еще.

Нервный смешок пронесся по телеге. Высмеивать короля, который женился вот уже в третий раз (с первой супругой он развелся, а вторую казнил), было опасно. Это считалось преступлением, за которое отрубали руки и уши.

Старик еще сильнее дернул себя за бороду.

– Видать, леди Булмер сильно обидела короля, коли он приказал сжечь ее на глазах простолюдинов, а не отрубить ей голову на Тауэр-Хилл или повесить в Тайберне, где казнят благородных преступников.

– Они привезли всю знать и дворян помельче рангом на королевский суд в Лондон – всех тех, кто присоединился к Роберту Аску. Леди Булмер будет казнена первой.

Мое дыхание участилось. Что бы, интересно, сказали эти лондонцы, что бы они сделали со мной, если бы узнали, кто я и откуда? В одном можно было не сомневаться: до Смитфилда я бы точно не добралась.

Я стала вспоминать молитвы, чтобы укрепить себя: «Господи Боже, помоги мне стать покорной без задней мысли, бедной без раболепия, благонравной без уступчивости».

– Эта потаскуха Булмер – бунтовщица! – выкрикнула женщина, поделившаяся со мной хлебом. – Проклятая католичка с Севера, заговорщица, хотела скинуть короля!

«Смиренной без притворства, счастливой без греховности, серьезной без жеманства, деятельной без легкомыслия, кроткой без горечи, правдивой без двуличия».[3]

– Они там, на Севере, готовы были жизнь отдать, чтобы только все оставалось по-старому. Они хотели защитить монастыри, – осторожно сказал старик.

Все поспешили выразить презрение:

– Разжиревшие монахи прячут золото в сундуках, а тем временем бедняки за стенами монастырей голодают.

– Я слышал про монахиню, которая забрюхатела от священника.

– Все сестры – шлюхи. Или калеки. Слабоумные, от которых отказались родные.

Я услышала хриплый звук. И лишь спустя мгновение поняла: то был мой собственный смех – горький, безрадостный и никем не замеченный, потому что как раз в это время на улице раздался крик. Рядом с телегой бежал мальчишка, бежал так быстро, что даже опередил наших лошадей. Вот он кинул назад через плечо испуганный взгляд – и я увидела, что это вовсе не мальчишка, а девочка с чумазым лицом и коротко остриженными волосами.

Ком грязи, пролетев по воздуху, ударил бедняжку в плечо.

– Ой! – вскрикнула она. – У-у-у, подлюки!

Двое взрослых мальчишек пробежали мимо телеги. Еще немного – и они должны были догнать ее. Мужчины – мои попутчики – улюлюкали, подбадривая их.

Несчастная жертва бросилась с улицы в сторону ряда лавочек.

И тут другая девчонка крикнула ей с порога:

– Давай сюда!