Размер шрифта
-
+

Кремлевское кино. Б. З. Шумяцкий, И. Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств - стр. 16

Пролеткульт предрекал фильму провал, который означал бы, что команде «Перетру» больше не дадут снимать советское кино. Премьера в «Художественном» полностью опровергла это пророчество, зрители горячо аплодировали, метод монтажа аттракционов одержал полную победу. За «Стачкой» поступил заказ на ленту о революции 1905 года.

Они уже написали половину сценария о Первой Конной Буденного, когда их вызвал на сей раз не Плетнев, а председатель ЦИК Калинин: был на «Мудреце», видел «Стачку», такие молоденькие, а как широко шагаете, нужна фильма о пятом годе, я верю именно в вас.

И – внимание! Приготовиться! Начали!

Американская киноакадемия признала «Потемкина» лучшим фильмом 1926 года. Фильм запретили в большинстве европейских стран. А в газетах писали, что с выходом «Броненосца» СССР стал кинодержавой.

И вот теперь друзья сердечные впопыхах монтировали новый фильм, поначалу называвшийся по книге Джона Рида, а в итоге ставший «Октябрем». Любой лишний вопрос приводил Сергея в бешенство, и Гриша старался по возможности помалкивать. Шуршала перфорированная змея, щелкали ножницы, шушукались друг с другом склеиваемые кадры. Эйзенштейн то и дело недовольно кряхтел и пыхтел, ему уже все не нравилось.

– Эх, не хватает живоглота!

– Какого еще?

– Который, помнишь, мышей и лягушек глотал. Зря мы его не сняли. Сейчас бы пригодился.

– Как символ чего?

– Как символ живоглотства царской власти.

– Вы что, его царем бы нарядили?

– Не знаю… Но не хватает, и баста!

– Дохлая лошадь. Мало?

– Мало. Живоглот бы очень пригодился.

– Вызывал бы отвращение. И не только к царской власти, но и к создателям фильма.

– Вы полагаете?

– Уверен, учитель.

– Может, вам и метод монтажа аттракционов больше не нравится?

– Может быть.

– Гриша, вы не охренели?

– Охренел. Простите, Сергей Михайлович.

– Ладно, прощаю. Пожалуй, вы правы, мертвой лошади будет достаточно. Как и всего остального. Черт с ним, с живоглотом!

Седьмое ноября перевалило за полдень, а у них еще куча недомонтированного, опять они догоняли поезд, чтобы вскочить в последний вагон, как Гарольд Ллойд в начале того фильма, в финале которого он лезет на небоскреб. Только около четырех смогли облегченно вздохнуть: смонтировано, осталось кое-где подчистить. В комнату осторожно просочилась Эсфирь:

– Ну, как у вас дела?

– Сделаем, – уверенно выдохнул Александров.

– Кажись, успеваем, – подтвердил Эйзенштейн.

– Тогда… Никому не говорите, что я вам проболталась. Приказано ничем вас не отвлекать. Но…

– Да что такое-то?

– Восстание, ребята! Не исключено, что к вечеру Сталина свергнут. Только никому, слышите?

И убежала. Сергей с Гришей уставились друг на друга.

– Мы живем на пороховой бочке, – произнес Александров.

– Хуже. На пакгаузе «Двенадцати апостолов». Чихнешь, и рванет, – засмеялся Эйзенштейн. – Ладно, нам некогда. Давайте просмотрим эпизод с этой лошадью… Эсфирьке-то везет, она уже отстрелялась.

Эсфирь Ильинична к десятилетию революции еще в марте выпустила свой подарок. В прошлом году она поехала в Ленинград и нашла там царский киноархив, из огромного материала смонтировала документальную ленту «Февраль», но в верхах решили, что негоже таким образом праздновать годовщину Февральской революции, и на экраны картина вышла под названием «Падение дома Романовых». Хоть и не бог весть что, но фильм понравился зрителям, так что Шуб могла теперь беззаботно отмечать десятилетие Октября, за которое сегодня нужно отдуваться друзьям сердечным.

Страница 16