Край сгубил суровый - стр. 7

А когда затосковалось малость,

Лучше хряснуть горькой да запеть.

Мир светлее станет ненадолго.

Но и в этом малом благодать:

Отпевая светлых лет недолгу,

Слезы об утере проливать.

И не сторонись чужого взора.

Плачь пропажей, без остатка плачь.

Нет еще на свете тех, которых

Обошел вниманием палач.

Не с того ли сердцу заобиделось,

Затаилось не с того ль в груди,

Что когда-то глупому привиделось,

Будто счастье можно обрести?

Признание каппелевца

Не отнимайте рук холёных

От грубых окаянных рук.

Не отводите глаз зеленых

В надежде утаить испуг.

Я не питаю к вам плохого.

И верить в напускное – блажь.

Не время бы сейчас такое,

Так не ласкать бы мне палаш.

Но сын России при погонах

Да клятва батюшке Царю

Мне не велят притворно скромным

Плестись с молитвой к алтарю.

Я дрался. Часто без патронов,

Вцепившись в горло бунтарю.

И раны, проклиная стоном,

Давал понежить сентябрю.

И убивал. Такое время.

Но били и меня не раз,

Картечью нашу батарею

Лицом укладывая в грязь.

И только невесомый образ,

Как список вашего лица,

Хранил с терпением святого

Душой заблудшей мертвеца.

Отбросьте ложные сомненья.

А череп, что на рукаве…

Так нет вины – два сильных мненья

Увы, имеют разный цвет.

Не отводите глаз зеленых,

Не отнимайте нежных рук.

Как дорог ваш румянец скромный!

Как свеж слетающий с губ звук!

Коленопреклонен пред вами

Прошу не отказать руки.

Клянусь святыми образами

Вас вечность нежить и любить.

Ангелы запели

Юность удалая бешеным пожаром

Пронеслась со свистом и пропала даром.

Оглянулся, сзади ничего не видно;

Подавилось сердце горькою обидой.

Комом встряла в горле жалость по утере.

На засове крепком в прожитое двери.

Грезилась ли радость,

                Чудилась ли сказка,

Или взор укрыт был розовой повязкой?

Знать бы, не метался раненою птицей,

Подстрекая душу в кровь о прутья биться.

А забравшись в церковь, пал под образами

Да омыл недолгу буйными слезами.

Так бы гнулся в пояс, не жалея спину,

И творил молитву, пусть и пьян в дрезину,

Чтоб в церковных сводах ангелы запели

Чувственный акафист о моей утере.

Посетил бы тайный, с глаз сорвал повязку.

Снизошел скупою, да ненужной лаской.

Я б ему поведал о его обмане,

Затаивши кукиш в накладном кармане.

И бегом из храма в жуткую трясину

Так, чтоб стало тошно, как чертям в осинах.

И, не просыхая, так и сгинуть в тяжких,

Головой уткнувшись проститутке в ляжки.

Где вы легкие деньки в голубой оправе,

Где прогулки до зари с месяцем в упряге?

Обронил ли пьян в дугу, иль цыгану пропил,

Не упомню, не пойму, как я всё прохлопал.

Где вы ноченьки мои сердце сладко жгущие,

Где та силушка в плечах, многое могущая?

Расплескал вас попусту, сдуру проворонил

На лугах просыпавшись бесшабашным звоном…

Исповедь белогвардейца

Вам не понять. С того не осуждайте,

Где отличить вам настоящий ад.

А понагрезилось, сударыня, так знайте,

Меня в упор случалось расстрелять.

Хоть говорить об этом нет охоты.

Но, любопытства успокоить жар,

Я изложу, как гибла наша рота,

И как с пробитой грудью я лежал.

Зардел рассвет, нас выстроили цепью.

Патронов нет. В штыках искрится смерть.

И злые лица озаряла светом

Незримой силы роковая бредь.

Команда: – В бой! Пошли на пулеметы.

Каре редеет, знаменосец пал.

И лишь остатки выученной роты

Преодолели укрепленный вал.

Шаг всё скорее, ярость скалит лица.

Штыки, дурачась, разбирают жертв,

Заставив кровью комиссаров мыться