КРАСНОЕ КАЛЕНИЕ Черный ворон, я не твой! - стр. 16
– Вот он, твой ухват! И не клади ты большой палец на обушок клинка, отцепят тебе ево! И не руби сплеча да из-за левого уха! Ты так и пять минут… В хорошей трепке не проживешь! Выдохнешься! Затяжной бой, он не для казаков… У них и шашки не расчитаны на сшибку с другой шашкой. Они так рубят отчего? – он опять присел на край топчана, живо блестя глазами, – оттого, брат ты мой Гриня, што казачья шашка гарды не имеет, только конек оставлен, да и то не у всех! И первый же принятый удар грозит казаку остаться без пальцев, стоит тока вниз скользнуть стали по стали!
– А как же рубить-то, Мокеич? – притворно виновато промычал Гришка, – в трепке – то не особо и думается…
– А ты присмотрись, как мы: наотмашь! Вознес клинок из-за левого локтя на прямой руке и всей грудью опускай ево! Помогай руке! И завсегда жди от ево удара или тычка с левой руки! Сам учись с обеих рук работать! С закрытыми глазами перекидывай клинок! Эх, ты, босота-а-а…
Он устало прикрыл глаза, склонил голову на толстую серую повсть, сложенную вчетверо заместо подушки. «Шашки-то у нас драгунские… А где сами драгуны? В седле – мужичье, кузнецы да слесаря. Казаки с малых лет лозу рубят, руку набивают, у них удар страшный, режущий… Так и похваляются иной раз: взрезал я ево! А у нас? «Пролетарий! На коня!» А он и держит шашку, как вилы или молоток… Семен, тот быстро освоился, стал в строй каждого эскадрона во второй и четвертый ряды за своими горе-рубаками просто ставить застрельщиков с револьверами… Налаживает, как он любит похвалиться, взаимодействие кавалерии и пехоты… Есть, есть в этом резон. Иначе против казачьей лавы, где каждый рубится с детства, нам никогда не устоять…»
Комсвокор тяжко вздохнул, открыл глаза, слащаво улыбаясь, поднял голову:
– Гри-ня… Не серчай, я так… А ну… Веди-ка, ты, братец, энту… Кралю.
Скука одолела, проклятая!
В проеме двери через минуту выросла стройная женская фигура, стыдливо закутанная в тяжелую мокрую шаль с ног до головы. Крупные мохнатые снежинки быстро таяли на ее покрытой шерстяным серым платком голове. Из узкой прорези шали смотрели на Бориса с нескрываемым удивлением и глухой вдовьей болью большие черные глаза.
Глава третья
Теряя последние силы, до крови кусая сухие треснувшие губы, Ольга все силилась вытянуть стонущего в беспамятстве полковника с линии огня красных. Бой уже откатился вдаль, в сверкающие на колючем морозце дальние камышовые заросли Тузловки. Долетавшие сюда шальные пули сочно чвакали в мокрый снег, изредка рикошетя от кладки стены уже изрядно разрушенного старого купеческого дома. Полковник, крупный мужчина лет сорока, раненный навылет в грудь, влажно хрипел, что-то мычал бессвязно, упирался в мерзлую землю в кровь иссеченными ладонями. Наконец, она свалила его под спасительный, побитый осколками плетень, села в снег рядом, тревожно озираясь и едва переводя дух. Поправила сбившийся набок платок, вытерла лицо и слезящиеся от едкой гари глаза. Ухватила горсть сухого снега, кинула в рот, обжигая горло спасительной влагой.
Бой удалялся. Заметила, что из-под перетянутой жгутом культи оторванной ноги полковника снова брызнули струи ярко-красной крови, дымясь и тяжело проваливаясь в закопченный снег.
-Ах ты, Господи! – сквозь слезы бессилия она пыталась затянуть жгут потуже, но пропитанное сукно галифе было толстым, кровь все не унималась, обдавая ее всю и тут же на лютом морозе превращаясь в полупрозрачные бордовые сосульки, скатывающиеся в снег и свисающие с ее шинели.