Красная мельница - стр. 2
Прохор Иванович жил от Ворошиловых через прогон меж огородами. Овдовел, похоронив жену. Пятый год теперь один. Покойной тридцать пять всего было. Прохор Иванович годков на шесть-семь старше. Послал им бог наследника, да не вынесла жена нежданной беременности. Потеряла ребеночка, а после вышло осложнение. Послали за доктором на станцию. Тот приехал скоро. Осмотрел больную и сказал: «Слишком поздно. Чуток пораньше бы вызвали. Очень жаль…»
Прохор Иванович работает на железной дороге смазчиком. Должность ответственная. Поэтому к нему относились с большим почтением.
– Ты куда? – дернула Елизавету за рукав кофточки Нюра. – А твой где? Только что за столом сидел.
– Вышел на улицу. Может, до ветру. После браги-то.
Нюрка хохотнула:
– Скажешь тоже. Степан твой – мужик трезвый. Не мое горе.
– Ну, ты, Нюр, на Федора-то не наговаривай. Он выпьет грамульку, а веселья потом на весь день хватает.
– А скажи, подруженька, крепко ли запала думка твоему Степану? – горячо зашептала в Елизаветино ухо Нюра.
– Ты насчет мельницы? С языка не спускает.
– Молодец он, – сказала Нюра и обняла подругу за плечи. – Только трудновато вам придется.
– Это верно, – вздохнула Елизавета. – Пускай, как решил. Не стану перечить, хотя ему приличный найм предлагали. Водокачку новую на станции строить. Обещали справную оплату. Не согласился…
– На мельницу нацелился?
– Ага… Придется часть скота на мясо зарезать. Сдать в лавку Епифанцевым.
– Может, лучше на станционный базар свезти? Выгоднее. Поболее денег выручите.
Подошла подвыпившая Фроська Золотухина.
– И чегой-то, бабоньки, все шепчетесь? Пошли плясать! Иннокентий, давай нашенскую развеселую! Оглох или уши с Рождества не мыл?! – чертыхнулась на мужа-гармониста Фроська и припала к Нюре и Лизе. Потом взялась чмокать мокрыми губами в щеку Лизу.
– И куда твой подевался? Пошто нас избегает? А женушку свою он хошь не перестал замечать-любовать? – Фроська опять уткнулась слюнявыми губами в шею Елизаветы.
– Уйди ты, Фрося, прошу! Какое, прямь, бесстыдство у тебя на уме?! – заступилась за подругу Нюра.
– А чего? И пошутить нельзя? – громко возмутилась Фроська. – Если ейный мужик надумал богатеем заделаться, так к ней и подойти по-человечески не можно? Ишь вы, зашеперилися! Подружками детства брезгуешь, Лизка?! – взвизгнула пьяная Фроська и попыталась размазать по своему лицу якобы навернувшиеся от жгучей обиды слезы. Но вместо них на подбородке блестели то ли собственные слюни, то ли жир от холодца. – А небось когда за нами Кешка молодым подглядывал, когда мы с тобой еще в девках купалися, помнишь, на обрыве-то, он ведь сразу мне признался, что я русалка вылитая. А щас, смотри-ка, возомнила себя купчихою. Дескать, мужик ее – мельничный князь! А до князей-то тебе, Лизка, понюхай-ко!!! – Пьяная Фроська, совсем вздурнув, показала кукиш с обгрызанным ногтем на большом пальце. – Иннокентий мой встал в глаза? Своего мужика домой спровадила, а на чужого глаз положила?!
Застолье сломалось. Женщин окружили. Фроську стали оттаскивать. Она несла уже всякую чепуху. Вплоть до того, что надо разобраться, законным ли путем Степан заготавливал осенью лес для строительства мельницы.
– Ну, ты и дура абсолютная, Фроська! – кричала на нее Нюра Беломестнова. – Да плюнь ты, Лиза. Что взять с нее? Одна пьяная баба хуже трех мужиков.