Короны Ниаксии. Убить вампира-завоевателя - стр. 8
Мне не о чем скорбеть. Я приобрела больше, чем потеряла. Так я отвечала каждому, кто спрашивал.
Но в потайном уголке моей личности, который я отказывалась признавать, я тосковала по возможности увидеть все это, как прежде, – человеческими глазами. Иногда, приходя сюда, я пыталась воскресить память о зрении, которым обладала в десять лет.
– Ты невнимательна, Силина, – одернула меня Зрящая мать.
Я резко посмотрела вперед. Мы шли по каменистым тропкам, огибавшим утесы. Холодный ветер обжигал нам щеки, и мы кутались в плащи.
Она была права. Я поддалась рассеянности.
– Прошу прощения.
– Незачем извиняться. Восхождения трудны. Мне известно, что Рета много значила для тебя.
Слушая ее голос, я чувствовала, как она тепло улыбается.
Вот это я с детства ценила в Зрящей матери. Да, она бывала строгой, требовательной, грозной. Но она же умела быть доброй, милосердной, сострадательной. Умела дарить то, чего мне тогда так не хватало. Может, порой мне и сейчас этого не хватает.
Я не посмела солгать ей и призналась:
– Но я борюсь с этим.
– Рета теперь живее, чем прежде. И ты это знаешь.
– Да.
Восхождение, а не смерть. Такого слова в нашем лексиконе не было. Арахессы не верят в смерть, считая ее переменой состояния. Подобно тому, как утрата наших глаз не означает утраты зрения, прекращение сердцебиения не означает конца жизни.
И все же было трудно не скорбеть по той, что теперь существовала лишь как воздух, земля и вода, не имея воспоминаний, мыслей и переживаний, делавших человека человеком.
– Силина, что тебя тревожит? – спросила Зрящая мать.
Я не ответила, и она негромко засмеялась.
– Ты всегда была загадочной. Даже когда мы тебя нашли.
Тщательно подбирая слова, я сказала:
– Я… я чувствовала, что Рета могла избежать гибели, и мне горько, что так случилось. Но этот груз нести мне, а не Аше.
– Твои тревоги связаны не только с Ретой.
Я промолчала. Не могла придумать, как ответить и не показаться возмущенной, ведь я действительно негодовала.
– Силина, во имя Прядильщицы, говори откровенно, – попросила Зрящая мать и, заботливо коснувшись моего плеча, покачала головой: – Это ведь не допрос.
– Не люблю высказывать мысли, которые того не заслуживают.
– Уверена, Аседже приятно твое благочестие. Но все-таки удовлетвори мое любопытство.
Я невольно скрипнула зубами. Так происходило всегда, стоило мне вспомнить тот несостоявшийся выстрел. Натянуть тетиву и не пустить стрелу…
– Просто я могла все оборвать еще тогда, – после долгого молчания сказала я. – Он был в пределах досягаемости. Я собиралась его застрелить.
– И почему не сделала этого?
Мне не нравилось, когда Зрящая мать задавала вопросы, уже зная ответы на них. Но ей хотелось услышать суждения из наших уст.
– Потому что Аша приказала мне вернуться, сославшись на тебя.
– Ты только поэтому не стала стрелять?
Я застыла, глядя на нее. Зрящая мать продолжала идти.
– Не останавливайся. Почему Аша велела тебе вернуться?
– Она чувствовала, что у нас почти не остается времени и мы можем не выбраться оттуда.
– Это не единственная причина.
Зрящая мать остановилась, повернувшись ко мне.
– Главное назначение арахесс – быть зодчими судьбы, которую показывает нам Прядильщица. Мы не судьи и не палачи. Мы – исполнительницы воли Аседжи, путешественницы в неведомое.
У меня раскраснелись щеки. Необходимость пускаться в объяснения вызывала раздражение. Удивляло то, что Зрящей матери, которой я так восхищалась, требовались мои доводы.