Королевы бандитов - стр. 2
– Ни в коем случае, – заявила Салони в ответ на предложение Гиты. – Это проблема Фарах.
Гита прошлась мечтательным взглядом по темной стене в ожидании чемпионского броска ящерицы. Но ничего не произошло.
– Нет, наша, – возразила она. – Если мы не выполним обязательства по договору, Варунбхай не даст нам еще один кредит на следующий год.
Женщины помрачнели – все знали, что власти выдают в деревнях только групповые кредиты, на индивидуальные можно не рассчитывать. И началось: базарные бабы тотчас превратились в мучениц и давай жаловаться друг дружке, состязаясь за первенство в том, кто тут самая бедная и несчастная.
– Мне детям надо учебники покупать, а книги всё дорожают и дорожают, – скривила губы Салони. – Но быть матерью – бесценный дар.
– А мы только что еще одну буйволицу купили. Дети у меня молоко хлещут как не в себя. Я им говорю: если пить захотелось, пейте воду! – Прити закашлялась. – Но ребятишки – это ж такая радость.
– У меня сын ухо застудил, к врачу его везти надо. Кричит как ненормальный целыми днями! – Прия вздохнула и поспешила добавить: – Но сыновьями нас благословляют боги.
– Счастье материнства, – подытожили они хором, – величайшее благо!
Прити и Прия, близнецы, некогда были неотличимы друг от друга, а сейчас на лице и шее Прити алым блеском отливали шрамы от ожогов, когда она энергично кивала в знак согласия с вышесказанным.
– А ты чего притихла, Гитабен[2]? – осведомилась Салони. Короткие рукава чоли – блузки, надетой под сари, – туго натянулись на ее широких пухлых плечах, а дальше плечи переходили вдруг в изящные локти и тонкие предплечья, оставшиеся такими же, как в юности. Казалось, эти части рук принадлежат двум разным женщинам.
– Мне счастье материнства незнакомо, – произнесла Гита, когда смолкли все охи и вздохи. Голос ее был спокоен, но улыбка мрачна и беспощадна. – Зато я знаю, что такое счастье хорошо выспаться и потратить деньги на себя.
Никто не засмеялся. Женщины устремляли взгляды куда угодно – в потолок, на вентилятор, на дверь, друг на друга, но только не на нее. Гита давно поняла одну вещь: человеку нужно иногда смотреть кому-то в глаза, чтобы не чувствовать себя невидимкой. Она уже начала привыкать к тому, что люди рядом с ней испытывают дискомфорт – никто не любит напоминаний о том, что ему задаром достались блага, отнятые у другого судьбой. При этом ощущение горечи от того, что Рамеш украл у нее все без остатка, бросив вот так, в одиночестве, Гиту больше не посещало. Порой ей хотелось сказать женщинам: цепляйтесь и дальше за своих мужей-кровососов, я не испытываю ни капли зависти к вам, не мечтаю о вашей доле, не претендую ничуть на вашу жалкую занюханную жизнь. Да, у нее больше не было друзей, зато была свобода.
Еще одна ящерка шмыгнула по стене. Гита, конечно, ценила удачу не меньше, чем кто-либо, но две ящерицы для нее были перебором. Еще вспомнились приметы про старого друга: увидеть, как две ящерицы спариваются, – к неожиданной встрече с ним, а как они дерутся – к вашей ссоре.
– Я заплачу́, – сказала Гита, протягивая руку к стоявшей в углу садовой метле. – У меня нет детей, нет мужа и нет буйволицы. – Она потыкала жесткими прутьями метлы-джхаду в темный угол потолка, упустила ящериц и дважды от души шарахнула по стене.