Королевы бандитов - стр. 4

Фарах нервно переступила с ноги на ногу:

– Я расплачу́сь с тобой, как только…

– Навратри[3] закончились, а значит, как я могу догадаться, у тебя недавно было много заказов на новые платья, – перебила Гита.

Фарах кивнула.

– Мне кажется, мы обе знаем, кто так разукрасил твое лицо.

– Этого я от тебя не слышала, Гитабен! – Фарах обхватила себя за локти и попятилась.

– Что ты будешь делать, если муж опять отберет у тебя деньги? – задала обещанный вопрос Гита.

Фарах закрыла глаза:

– Не знаю.

– На что он потратил твой заработок?

– Отнес Карембхаю.

Гита знала Карема, так же, как и ее муж, Рамеш. Карем продавал в своем магазинчике бижутерию, оставшуюся после смерти жены и на редкость безобразную. Прибыли этот бизнес не приносил, зато подпольная торговля алкоголем[4] позволяла ему прокормить целую ораву детей.

– Если другие женщины расскажут про твою беду своим мужьям, возможно, те сумеют как-то повлиять на твоего.

– Нет! – Широкие брови Фарах взметнулись вверх, а здоровый глаз округлился от ужаса так, что теперь заплывший казался еще меньше.

Зрелище было такое неприятное, что Гита предпочла смотреть куда-то в область ее ключиц.

– Нет, пожалуйста, не надо, не рассказывай никому! – взмолилась Фарах. – Самир будет в бешенстве. И потом, вряд ли тебе удастся договориться с другими женщинами – меня здесь не любят.

Это стало для Гиты новостью – она считала себя единственным аутсайдером в группе заемщиц и удивилась словам Фарах.

– Тогда, может, спрячешь свои деньги где-нибудь подальше от дома и солжешь мужу? – вздохнула Гита.

– Я уже подумала об этом на прошлой неделе, когда муж отобрал у меня первую часть заработка. – Фарах сглотнула, и Гита невольно проследила, как у нее на шее дернулся под кожей хрящик. Фарах указала на свою разбитую губу: – Но он нашел, где я спрятала новую выручку. – Она шагнула вперед. – Можно мне войти?

– Зачем? – спросила Гита, машинально отступив в сторону, чтобы ее пропустить.

Фарах наклонилась снять сандалии, и тонкая ткань блузки-чоли натянулась на острых лопатках, будто под ней шевельнулись нарождавшиеся крылышки.

Гита не предложила ей присесть, не подала стакан воды. Гостей по традиции следовало принимать как богов, но Фарах не была гостьей, да к тому же Гита хоть и посещала храм трижды в год, не была такой набожной, как ее мать.

Две женщины стояли босые друг напротив друга посреди единственной комнаты в домишке Гиты. Фарах подступила ближе, и Гита испуганно сделала шаг назад. Ей не нравилась эта бесцеремонность, как будто Фарах самочинно назначила ее себе в наперсницы. Подругами они никогда не были – Гита покрыла долг Фарах не по доброте душевной, а по необходимости, и вот теперь Фарах добивалась ее внимания с упорством брошенной собаки.

Гите вдруг захотелось сказать ей: имей гордость, хоть капельку достоинства, соберись, таких людей, как твой муж, обкрадывающих своих близких, пруд пруди. Это при том, что Гита всегда старалась не только не вмешиваться в чужие дела, но и не раздавать советы. Совет предполагал некую заботу о человеке, а ее девизом было безразличие.

Но тут Фарах заявила:

– Ты ведь должна помнить, как это тяжело. Рамешбхай тоже все время ходил к Карему раньше, пока…

И желание как-то утешить эту женщину у Гиты пропало напрочь. Фарах осеклась, не договорив, – видимо, запоздало проснулось чувство такта, однако главное уже прозвучало и умолкать было поздно. Разнообразные варианты окончания этой фразы словно закружились по комнате, как оборванные хвостики ящериц, заметались эхом слухи, которыми полнилась деревня, с тех пор как Рамеш пропал: «…пока она не подсыпала ему в еду толченое стекло», «…пока она не выпила из него всю кровь», «…пока она не порубила его тело на куски и не скормила собакам…».