Корни ненависти - стр. 35

Рамиро Альвар Нограро, в сутане и алой ризе с изящной вышивкой, был самым привлекательным аббатом, священником или епископом – называйте, как хотите, – которого мы когда-либо видели. Я говорю «мы», потому что в другой жизни я бы убил ради того, чтобы Эстибалис вот так на меня посмотрела.

В ту пору, когда Эсти начала тусоваться и мы пересекались в одних барах Старого города. Когда она переживала панк-фазу, и меня сводило с ума то, какая она свободная и как ей наплевать на все. Когда я норовил случайно наткнуться на эту рыжую крошку. А однажды я выплакал свое горе на плече у ее лучшей подруги Паулы, после того как напился калимочо[25] и меня развезло. Паула меня утешила, и за первой чашкой кофе в «Эль Карузо» последовала вторая, затем еще и еще, пока на той сосновой аллее старуха с косой не положила конец нашей истории…

Я вернулся в настоящее и сосредоточил внимание на стоящем передо мной обитателе башни. Его аккуратно зачесанные назад, уложенные гелем светлые волосы открывали выдающийся лоб, а из-под бровей, точно с воображаемой кафедры, на нас смотрели чрезвычайно умные, пронзительные голубые глаза.

– Не соизволят ли добрые люди составить мне компанию за обедом? Могу предложить вам петушиные гребешки, мое любимое блюдо.

Я собирался вежливо отклонить приглашение, однако от неловкости меня избавил звонок мобильника. На экране мелькнуло лицо Альбы.

– Унаи, с мамой произошел несчастный случай. Я срочно выезжаю в больницу.

Клянусь, я не хотел, чтобы это произошло, и теперь склонен думать, что события того морозного рассвета положили начало многим смертям и несчастьям, которые настигли нас позже.

Я увидел Оннеку, когда она с коньками на плече шла босиком по голубоватому снегу так, будто холод не облизывал ей голые ступни, не впивался в них ледяными иглами.

Широкоплечая, с плоской грудью и царственной осанкой, она была целиком поглощена своими намерениями и не обращала внимания на окружающий мир: завывание студеного ветра, придавленные снегом дубовые ветви, зимних белых птиц, выискивающих мышей… Напади на старую мельницу вооруженная банда, она и глазом не моргнула бы. В этом была вся Оннека.

Она не видела, как я пришел на Мельничный проток. Мне нравилось скрытое от посторонних глаз место к востоку от городской стены. Безмятежное лазурное небо отражалось в нетронутом снеге, как в зеркале; передо мной словно бы расстилалась спокойная морская гладь.

Густая дубовая роща дарила уединение, которого я искал. Я подошел к увитым плющом руинам старой мельницы. Некогда она имела большое значение, однако утратила его по мере того, как дорога на Арриагу становилась более оживленной. По каналу, вырытому под огромным деревянным колесом, вода теперь текла тоненькой струйкой, а лопасти едва выдерживали вес сосулек. Мельница напоминала старуху, у которой на щеках застыли слезы.

Я сидел на пне и смотрел на замерзшую поверхность реки, когда в отдалении появилась Оннека. Она скользила на коньках, устремив взор в какую-то точку на горизонте, видимую только ей.

Почувствовав чужое присутствие, она вздрогнула, однако, узнав меня, тут же успокоилась, сняла ботинки и подошла, не обращая внимания на хрустевший под босыми ногами снег.