Комната - стр. 15
– Ха, а у меня есть реактивный мегатронный трансформер-бомбомет…
– Эй, – говорит Ма, – может, сыграем в мяч?
– Но ведь у нас больше нет пляжного мяча, – напоминаю я ей. Он лопнул, когда я нечаянно слишком сильно ударил его ногой и он стукнулся о дверь кладовки. Лучше бы вместо глупых штанов мы попросили новый мяч.
Но Ма говорит, что мы можем сами сделать себе мяч. Мы собираем листы бумаги, на которых я учусь писать, заталкиваем их в сумку для покупок и мнем ее до тех пор, пока бумага не принимает форму шара, после чего мы рисуем на мяче страшное лицо с тремя глазами. Бумажный мяч летает не так высоко, как пляжный, но всякий раз, когда мы его ловим, он издает звук скранч. Ма ловит мяч лучше меня, хотя у нее иногда возникает боль в поврежденном запястье, зато я лучше ее бросаю.
Из-за того что мы позавтракали пирогом, мы едим воскресные оладьи на обед. Муки осталось совсем немного, и они получаются тонкими и расползаются на сковороде, но мне такие больше нравятся. Я складываю их пополам, и некоторые трескаются. Желе осталось тоже совсем чуть-чуть, поэтому мы его разбавляем водой.
Кусочек оладушка падает у меня на пол, и Ма вытирает пол губкой.
– Пробка уже совсем стерлась, – говорит она сквозь зубы, – как же нам теперь поддерживать чистоту?
– Где?
– Вот здесь, где стоят наши ноги.
Я забираюсь под стол и вижу дырку в полу, на дне которой какое-то коричневое вещество, очень твердое, его не поцарапать ногтем.
– Не скреби там, Джек.
– Я не скребу, а просто пробую пальцем. – Дырка похожа на крошечный кратер.
Мы сдвигаем стол к ванной и укладываемся на ковер позагорать. Ковер лежит прямо под окном на крыше и днем нагревается. Я пою «Солнце не светит», Ма поет «Вот и солнышко вышло», я подхватываю «Ты мое солнце». Потом я сосу, в левой груди сегодня очень жирное молоко.
Когда я закрываю глаза, желтое лицо Бога, просвечивающее через мои веки, становится красным. Я открываю глаза и жмурюсь от яркого света. Мои пальцы отбрасывают на ковер тени, их очертания слегка размыты.
Ма дремлет рядом.
Вдруг я слышу какой-то звук и, стараясь не разбудить ее, тихонько встаю. У плиты кто-то скребется.
Живая вещь, зверек, совсем настоящий, а не из телевизора. Он на полу, ест что-то, может быть кусочек оладушка. У него есть хвост, и я догадываюсь, что это мышонок.
Я подхожу ближе, но малыш юркает под плиту – я и не знал, что можно так быстро бегать.
– Эй, мышонок, – шепчу я, боясь напугать его.
С мышами надо разговаривать тихо, об этом я узнал из книги об Алисе, только она по ошибке зовет свою кошку Дину. А мышь пугается и убегает. Я складываю руки в молитвенном жесте:
– Эй, мышонок, вернись, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Я жду долгие часы, но он не возвращается.
Ма, несомненно, спит.
Я открываю холодильник, но там почти ничего нет. Мыши любят сыр, но у нас его не осталось. Я достаю хлеб и, раскрошив кусочек на тарелке, ставлю ее у плиты. Скрючившись, я становлюсь перед ней на колени и снова жду.
И тут происходит чудо – мышонок высовывает свой нос, он у него остренький. Я чуть было не подскакиваю от радости, но вовремя спохватываюсь и сижу неподвижно. Он подходит к крошкам и обнюхивает их. Я стою примерно в двух футах от него, жаль, что линейка осталась в коробке под кроватью, я бы измерил поточнее. Но я понимаю, что двигаться нельзя, а то мышонок снова убежит. Я осматриваю его лапки, усы, загнутый хвостик. Он совсем настоящий, это самое большое животное, которое я когда-либо видел. Он в миллионы раз больше муравья или паука.