Комментарий к роману Владимира Набокова «Дар» - стр. 98

Горный 1922: 40). Возможно, однако, что Набоков метил не столько в кого-то из берлинских литераторов, сколько в литературную моду, одним из законодателей которой был А. М. Ремизов. В 1928 году Набоков подверг уничтожающей критике новую книгу Ремизова с инверсивным заглавием – сборник литературных переложений христианских апокрифов «Звезда надзвездная», обвинив автора в том, что он грешит против вкуса: «Страшно то, что опять-таки ничего не изменилось, если бы Богородица принесла „солнце надсолнечное“ вместо „звезды надзвездной“». Один из приведенных Набоковым примеров «суконного языка» книги подозрительно напоминает писания Ростислава Странного: «Жестокий сумрак безлунный безмолвием облек город» (Набоков 1999–2000: II, 666–667; Ремизов 1928: 41). Рецензия вызвала небольшой скандал, когда возмущенный ею художник Н. В. Зарецкий, большой поклонник Ремизова, зачитал свой резкий ответ на заседании берлинского Клуба поэтов, оскорбив Набокова сравнением с Булгариным (см. об этом подробнее: Field 1986: 188–189; Обатнина 2001: 251–260; Бойд 2001: 337).

Неприязнь к Ремизову Набоков сохранял и в американские годы. Как свидетельствует Э. Филд, он и его жена не желали слышать ни одного доброго слова о сочинениях Ремизова. «Единственное, что в нем было хорошего, – сказал ему Набоков, – это то, что он по-настоящему жил литературой» (Field 1986: 188). Весьма убедительным представляется предположение М. Безродного, что Набоков вывел Ремизова и его жену Серафиму Павловну под именами Олег и Серафима Комаровы в романе «Пнин» (Безродный 2001). Прообразом Комаровых можно считать похожую супружескую пару в рассказе «Василий Шишков» (1939) – «обширная дама (кажется, переводчица или теософка) с угрюмым маленьким мужем, похожим на черный брелок» (Набоков 1999–2000: V, 411; указано: Блищ 2013: 197).[23]

2–20

… так непрочно, / так плохо сделана луна, / хотя из Гамбурга нарочно / она сюда привезена… — Обыгрываются слова безумного Поприщина из «Записок сумасшедшего» Гоголя: «Признаюсь, я ощутил сердечное беспокойство, когда вообразил себе необыкновенную нежность и непрочность луны. Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается» (Гоголь 1937–1952: III, 212).

2–21

Однажды мы под вечер оба / стояли на старом мосту. / «Скажи мне, – спросил я, – до гроба / запомнишь – вон ласточку ту?» / И ты отвечала: «Еще бы!» // И как мы заплакали оба, / как вскрикнула жизнь на лету… / До завтра, навеки, до гроба, – / однажды, на старом мосту… – В ардисовском сборнике «Стихи» (1979) и последующих изданиях стихотворение печаталось без разделения на строфы под названием «Ласточка». Набоков в интервью телевидению Би-би-си (1962) назвал его самым любимым из своих русских стихов и следующим образом пересказал не знающим русский язык журналистам: «There are two persons involved, a boy and a girl, standing on a bridge above the reflected sunset, and there are swallows skimming by, and the boy turns to the girl and says to her, „Tell me, will you always remember that swallow? – not any kind of swallow, not those swallows, there, but that particular swallow that skimmed by?“ And she says, „Of course I will,“ and they both burst into tears [В нем двое персонажей, мальчик и девочка, они стоят на мосту над отраженным закатом, мимо них над самой водой проносятся ласточки, и мальчик поворачивается к девочке и говорит ей: „Скажи, запомнишь ли ты навсегда