Комиссар, часть 2. Орудия войны - стр. 12
– Перед расстрелом тебя будут судить, открыто и честно. За преступления перед русским народом.
– Да ну? И от чьего же имени меня будут судить, позволь поинтересоваться? Я вот таких, как ты, расстреливала именем Российской Советской Социалистической Республики, – о том, что в разгар боевых действий ей доводилось убивать пленных без суда, Саша говорить не стала. – А чьим именем действуешь ты? Революции, которая только у тебя в голове и существует?
– Пока революция в моем сердце, она жива!
Саша продолжала рассматривать Антонова. Лицо его, грубо слепленное, с крупными, не вполне пропорциональными чертами производило скорее отталкивающее впечатление, особенно когда он был мрачен. Но когда он увлекался разговором или улыбался, оно, напротив, становилось по-своему притягательным.
– Красиво сказано! – Саша изобразила, будто хлопает в ладоши. – В любом уездном салоне оценили бы. Но я к презренной прозе жизни перейду, это ничего? Командир революционной армии – тот, кто объединяет революционные силы. А что делаешь ты?
– Да какая ты сила, комиссар… курам на смех. Объявлю твоим людям, что освобождаю их от твоей власти.
– По существу, ты плюнешь им в лицо. Ты убьешь – не надо вот этого про казнь – человека, за которым они пошли. Они сами могли освободиться от моей власти, если бы хотели того, – Саша вспомнила, в какую цену ей обошлось то, что они этого не сделали, и желание продолжать перепалку пропало.
– Я провел шесть лет на каторге за то, что сражался за революцию, – Антонов тоже посерьезнел. – Меня гноили в карцере, пытали, морили голодом – но не сломали. Февраль дал мне свободу. И я вернулся в родные края, чтоб защищать людей и строить будущее. Стал начальником милиции. Женился. Мог ли я тогда вообразить, что мне придется встать против своих же братьев-революционеров?
– Как же так вышло?
– Разверстка… Год выдался урожайный, много было надежд на сытую спокойную зиму. Работали крестьяне, как проклятые. Но большевики отбирали весь хлеб подчистую, оставляли продовольственную норму – это слезы, с голоду ноги не протянуть только что. И то сказать, какой продотряд как считал. Ничего не давали взамен, одни обещания свои, поперек горла уже всем вставшие. И вот один отряд сгинул в наших лесах, второй… Продотряды стали укрупняться, действовать нахрапом. Меня как милиционера мобилизовали их сопровождать. И я спросил себя, кого я на самом деле должен защищать – своих земляков или пришлых грабителей?
– Мы должны были кормить армию, чтоб победить в этой войне.
– И как, победили?
– Нет. По многим причинам, но из-за таких, как ты, которые в спину нам ударили – в том числе. Ну, а ты-то как, всех победил, молодец? Вот, кровавых комиссаров над тобой больше нет. Пришел Новый порядок, которому ты так старался расчистить дорогу. А ты все партизанишь по лесам. К чему ты ведешь своих людей – к вечному бунту ради бунта?
Антонов завозился, наливая самогон в стакан. Поднял глаза на Сашу:
– Будешь?
– Нет, мне хватит.
– Вот и какой с тебя прок, комиссар? – с тоской спросил Антонов. – Ни подраться с тобой, ни выпить толком… Кто только придумал набирать баб в командный состав.
– Ты на вопрос-то ответишь? Или нечего тебе сказать? – спросила Саша нарочито задиристо. Она поняла, что Антонов такое ценит. Кто другой на его месте давно бы осадил зарвавшегося комиссара, но у не желающего зваться атаманом командира были своеобразные понятия о чести. Он считал должным отвечать за свои решения перед любым, кто потребует с него ответа.