Когда все спят. Рассказы - стр. 13

Но, оглядев всё, Катя улыбнулась и уселась с ногами на диван, а Дмитрий Иннокентьевич постоял, глядя на неё и как всегда слегка покручиваясь на каблуках, и, видимо решив, что они достаточно намёрзлись, добираясь, пошел в кухню ставить кофе.

И они выпили кофе, молча, соприкасаясь локтями и коленями.

Горел торшер. И казались Кате их целующиеся тени страшными и огромными.

– Сними! – шепотом приказал Дмитрий Иннокентьевич и сам начал помогать ей стягивать свитерок. Катя не противилась, она как-то омертвела, будто не было у неё сейчас ни тела, ни души. И не с её ног, а с ног какой-то совсем незнакомой, чужой девушки сползли и упали на пол выцветшие джинсы.

Даже когда соприкоснулись их обнажённые плечи, и он произнес: «холодно», крепче прижав её к себе, она все равно ничего, совершенно ничего не почувствовала. Ни радости, ни боли.

Лишь погодя, когда опять пили кофе, и Дмитрий Иннокентьевич смеясь, обязал называть его на «ты» и Митей, Катю вроде как радость охватила, но какая-то не чистая что ли, то ли с примесью испуга, то ли раскаянья, хотя ни того, ни другого, в общем-то, она в себе не находила.

Назавтра Дмитрий Иннокентьевич уезжал в срочную командировку, довольно длительную, кстати, поэтому вечер этот был окрашен цветом расставания, да, да, дорогая, цветом расставания, и спел Дмитрий Иннокентьевич, взяв гитару, известную песенку Вертинского «Прощальный ужин».

Дни без него потянулись долгие и скучные, как дорога в поезде, когда едешь в купе с давно уже надоевшим попутчиком. Прошел месяц, потом полтора. Катя тосковала, и тоска то приливала к сердцу, то отливала, и вот, в один из таких отливов, когда любимый облик Дмитрия Иннокентьевича почти стёрся, как чей-то рисунок на песке, почти уплыл совсем из Катиной памяти, рассказала ей бывшая подружка – одноклассница про свою глубокую, можно сказать ответную, то есть другими словами, взаимную любовь к одному художнику, человеку странному и изломанному, но с огромным талантом, хотя пока и не очень признанным.

А что касается Дмитрия Иннокентьевича, то про него та самая девица, которая Кате о нем первый раз всего того и наплела, как-то уже недавно, уже зимой, такой же снег падал мокрый, и у знакомой дешёвая краска с ресниц потекла, сообщила, что, мол, тогда она почему-то Кате не все рассказала, может, потому что не хотелось просто, но вот не только он ей звонил, а как бы это, и серьёзней все было, он привел её, между прочим, даже к себе в однокомнатную, правда, и довольно далеко она от центра, в квартиру, свою то есть, он, кстати, там постоянно не живет, а только работает, и провели они с ним довольно милый вечерок, после чего он сразу же улетел в срочную командировку, надолго, и всё как-то вот так и закончилось…

…И встретив его на проспекте, сделала Катя вид, хотя сердце её, казалось, выпадет из груди прямехонько на асфальт, что совсем его не замечает. Намеренно, разумеется. А он кивнул.

Тем более, что художник, рядом с ней идущий, был внешне эффектней сутулого и носатого Дмитрия Иннокентьевича.

А Гульгузель все звали Гульгузи а чаще, на русский манер, Галкой, только в паспорте точно гуси летели: гуль-гусель – гиль-гу-си, гиль-гу-си, так вот Галка Юмакаева всегда, как в десятку, попадала в какие-то неудачные ситуации, из которых, правда, быстро выбиралась, чтобы буквально через полгода попасть в новую. Ситуации все были разные, а результат одинаков: облом… Вот и теперь – уже дочке Динаре четвертый год, привёз в российскую столицу и на тебе – спутался с какой-то штучкой, блондинкой и перестал даже приходить ночевать: квартиру ему в новом районе папаша купил – их целая колония тут из Тюмени – дети нефтяных богачей. Теперь уж точно с Галкой не зарегистрируется. И всегда ей достаются такие – типичные маменькины сыночки, которых потом уводят…