Княжна для Хана - стр. 7

Лицо у него было не человеческое – перекошенное, налитое, словно горячий воск, что вот-вот треснет. Ноздри раздувались, губы дрожали, глаза… о, глаза! Они были не на мне, а во мне, горели, как угли, с диким, исступлённым светом. В них было всё: ревность, страх, последняя надежда и то самое отчаяние, от которого звереют даже самые кроткие.

Он шагнул вперёд, занося меч, и голос его, сорванный, рваный, как плоть под когтём, прокатился над двором:

– Ты не получишь её! Это моя невеста! Моя!

Он не просил, не умолял – кричал, как зверь, загнанный в угол, который знает, что не победит, но всё равно рвётся в бой. В этом крике была не только ярость мужчины, но и предсмертный зов – тот, что не надеется на спасение, но требует быть услышанным хотя бы богами.

И всё замерло.

Пир – погас, как свеча на ветру. Люди – застигнутые грозой, обернулись статуями. Стража стояла, как вросшая в землю, ни один клинок не дрогнул в ножнах. Никто не бросился вперёд, никто не встал меж ними – потому что все знали, что сейчас прольётся кровь. Знали и боялись быть первыми, кто приблизится к той бездне, что только что раскрылась посреди двора.

А я… я стояла. И смотрела.

И сердце моё, забившееся было в груди, вдруг остановилось.

Не от страха за него. Не от надежды.

А потому что в этот миг всё изменилось.

Как будто воздух стал другим. Как будто небо над головой затянулось чёрным платком,

а по венам потекла не кровь, а предчувствие конца.

Он стоял – неподвижный, как древний идол, в чьём каменном лике нет жизни, но есть сила. Ни страх, ни ярость, ни насмешка не исказили его черт. Он не ответил на крик, не поднял бровей, не отступил ни на шаг. Лишь смотрел – ровно, спокойно, как смотрит волк на щенка, что решил залаять. И в этом спокойствии было что-то невыносимо жуткое – уверенность палача, знающего, что меч его не промахнётся.

Потом он тронулся. Один шаг. Ещё. Медленно. Без клинка в руке, без рывка. Как будто шёл не в бой, а по знакомой тропе – туда, где его ждёт результат, уже решённый судьбой. И с каждым его шагом мир сжимался, воздух сгущался, словно смола в жару, и даже птицы, что прежде крутились над двором, молкли в небе, точно испуганные души.

Его воины – молчаливые, как камни в кругу обряда – не шелохнулись. Лишь один прищурился, другой медленно усмехнулся, как будто видел давно знакомый спектакль, где финал уже написан, и крови не жаль – она лишь украшение действа. Не один из них не взялся за меч. Не один не подался вперёд. Им не нужно было вмешиваться.

Он сам.

Жених бросился – первый, яростный, с криком, что прорезал небо. Меч в его руках блеснул, как вспышка перед грозой, как последняя попытка спасти, вырвать, удержать. Он ринулся с таким отчаянием, с такой болью, будто в этом ударе – вся его жизнь, вся любовь, вся ненависть. И мне на миг показалось – он сможет. Он… может быть…

Но хан даже не остановился.

Всё произошло в одно дыхание.

Едва уловимое движение руки – и в воздухе сверкнула сталь. Быстрая, короткая, как змея, вылетевшая из чащи. Никто не успел вскрикнуть. Никто не увидел, откуда взялся меч. Он просто появился в его руке, как будто всегда был там, частью его, продолжением воли.

Звук – хриплый, мокрый, чужой. Металл вошёл в плоть так легко, как игла в ткань, как нож в масло. Прямо в грудь, чуть ниже ключицы – точно, будто знал, где сердце, где слабость. Удар был не гневный, не зверский – деловой, как у мясника. Рука даже не дрогнула.