Княжна для Хана - стр. 16

Он не шёл по воздуху. Не катился с гор. Он был внутри – в пульсе, в дыхании, в крови, будто бы сама степь, затаившаяся, решила отозваться. Он был не мужской, не женский, но древний, как корень мира, как голос родовой памяти, что не нуждается в языке.

Ты станешь его проклятием.

Слова не испугали. Они – зазвучали, как истина. Как подтверждение того, что я уже знала, но не смела назвать. Я – не добыча, не жертва, не сломанная душа. Я – то, что вернётся. Не с мечом, не с ядом, а с глазами, в которых он утонет, когда меньше всего будет ждать. Я – не любовь и не ненависть. Я – его будущее возмездие, рождённое в этой ночи.

Я не ответила. Не шептала в ответ. Не клялась.

Я просто дышала.

Жгуче, тяжело, глубоко.

Как дышат перед ударом.

И только тогда мои веки сомкнулись, медленно, будто земля накрыла меня слоем пепла. Глаза закрылись не от покоя, а от исчерпанности. Сон пришёл не как отдых, а как глубокое затмение в сознании, где не забывают, а затаивают. Тело отрешилось, ушло в тьму, но душа – горела. Горела не пламенем, а тлеющей жаркой решимостью, что не даёт умереть даже в аду.

Последнее, что я видела, прежде чем ночь забрала меня в свой холодный колыбель, было его лицо, освещённое рыжим трепетным светом костра. В отблесках углей он казался не человеком, а чем-то древним, рождённым не в плоти, а в пустоте между жизнью и смертью. Лик был спокоен, как у идола, которого молят и боятся. И в этом спокойствии было страшнее всего – потому что в нём не было сомнений.

Но и во мне их не было.

Я не спала – я выжидала.

И сон мой был – лишь орудие.

Как стрелы, что спят в колчане.

Он пришёл, когда ночь стала плотной, как саван. Ни слова не раздалось перед тем, ни звука – только шаги, и то такие, что казались глухим эхом моих страхов. Я знала, что он придёт. Как приходит буря после душного зноя, как приходит кара за молитву, сказанную с неверием. Я знала, и всё равно – каждая клетка моя затряслась, как свеча на ветру.

Он вошёл, и шатёр будто напитался его тенью, воздух потемнел, огонь в чаше затрепетал, зашипел, как если бы дух в нём узнал пришедшего. Я сидела, закутавшись в шкуры, дрожа – не от холода, а от того, что знала: сейчас меня лишат не тела – свободы. Не тронут губами, а выжгут волю. Не возьмут – сломают.

Он не сел. Он стоял – выше меня, как скала, как истукан. Глаза его, чёрные, как деготь в снегу, впились в меня, и я почувствовала – всё, что было мной, рассыпается под этим взглядом, как пепел в ладонях.

– Ты боишься? – спросил он.

И не дожидаясь ответа – шагнул ближе.

Я хотела спрятаться, уйти, исчезнуть, но некуда было – всё было он.

Он схватил меня за руку – резко, как зверь ловит птицу. Сжал так, что запястье хрустнуло. Я вскрикнула – но тихо, глухо, больше не от боли, а от унижения.

– Слишком тонкая кость, – сказал он, – а гордости – на троих.

Он рванул меня вверх, так, что ноги мои потеряли землю, а шкура сорвалась. Платье, обрывки его, повисли на мне, как насмешка над тем, чем я была. Он швырнул меня на пол рядом с очагом. Камни вонзились в кожу. Он не остановился. Схватил за волосы, за шею, как будто искал, где в теле живёт дух, чтобы вытащить его и раздавить.

– Ты думаешь, ты княжна? – прошипел он. – Нет. Теперь ты – моя тень, мой след, моя вещь. Ты – то, что я ношу под сапогом.