Князь Меттерних: человек и политик - стр. 3
Однако уже Первая мировая война и ее последствия побудили некоторых аналитиков по-иному взглянуть на канцлера и его соратников по кабинетной дипломатии. «Его забота о мире в Европе, его отказ воспринимать крикливые требования националистов, – по словам видного британского историка» Э. Л. Вудворда, – в значительной мере могут компенсировать его односторонность и некоторые из его ошибок»[3]. В книге другого английского автора, Сесиля, появившейся за несколько лет до Второй мировой войны, подчеркивалось, что «система Меттерниха покоилась на эффективном сотрудничестве великих европейских держав», и вообще «ни один другой государственный деятель нового времени не обладал в такой мере чувством Европы»[4].
Не могло не всплыть имя Меттерниха и в связи с европейской интеграцией после Второй мировой войны. Учесть меттерниховский опыт предлагал, в частности, консервативный американский историк и литератор Вирек. Он убеждал в необходимости подходить к деятельности австрийского канцлера без предрассудков. Совсем не нужно обелять князя, однако следует «извлечь из его политического опыта то, что все еще представляет ценность»[5]. Это, по мнению Вирека, тем более важно, что Меттерних был «единственным практическим политиком, обладавшим даром философского обобщения»[6]. Опыт двух мировых войн, во многом спровоцированных столь ненавистным для канцлера национализмом, свидетельствует, на взгляд Вирека, о том, что Меттерних ближе западной культуре, чем его враги, такие как карбонарии или барон фон Штейн[7].
Высокую оценку мирному урегулированию в постнаполеоновской Европе дал и только начинавший свою политическую карьеру Г. Киссинджер. В этом он видел заслугу Меттерниха. К несчастью для австрийского канцлера, отметил Киссинджер, «история второй половины XIX в. была написана его врагами, предавшими анафеме его принципы и политику, а его достижения приписали противоречивой смеси хитрости, удачи, посредственности и некомпетентности противников, не объясняя, каким образом такой человек ухитрился наложить отпечаток на свое время»[8].
И хотя пророчества князя, любившего сравнивать себя с Нострадамусом, сбывались не так уж часто, одно из них, пусть и не в полной мере, стало осуществляться. Не один раз Меттерних говорил о том, что историкам потребуется по меньшей мере столетие, чтобы понять и оценить по достоинству его историческую роль. Действительно, с течением времени стали стираться ситуационные моменты деятельности канцлера, рельефнее вырисовываются, если так можно сказать, структурные элементы его подхода к политической проблематике. На фоне ужасающего опыта XX в., с его мировыми войнами, Освенцимом и Гулагом, тоталитарными вождями, полицейский режим Меттерниха может показаться чуть ли не идиллией и образцом правового государства, а сам князь – гуманистом или, по крайней мере, строгим блюстителем правовых норм.
Конечно, в «Клеменсиане» все еще доминирует традиционный, преимущественно негативный взгляд на ее героя, но все же ощущаются некоторые подвижки по направлению к Србику. Свидетельством тому может служить, в частности, увлекательная книга американки Дороти Макгиган «Меттерних и герцогиня» (1975 г.), посвященная самому бурному роману в жизни князя. Любовная история Меттерниха и герцогини Саган удачно вписана в обширный контекст европейской истории и базируется на богатейшем источниковом материале из архивов Чехословакии, Австрии, Франции и Великобритании. Благодаря общению с потомками персонажей своей книги, прежде всего с князем Паулем и княгиней Татьяной Меттернихами (княгиня – урожденная Васильчикова), князьями Людвигом Аладаром и Йозефом Виндишгрецами, графиней Эллен Медем и некоторыми другими Д. Макгиган смогла непосредственно соприкоснуться с семейными традициями, получить уникальную информацию, познакомиться с редкостными иконографическими материалами, часть которых воспроизведена в иллюстрациях к ее книге.