Книги крови. I–III - стр. 48
Правду, только правду; ничего, кроме.
Это не значило, что все так, как он говорит. Мальчик просто говорит правду, как он ее понимает. Он верит, что Хенесси скончался. Это еще ничего не доказывало.
– Если бы Хенесси был мертв…
– Он мертв, сэр.
– Если бы так и было, как он может быть здесь?
Мальчик посмотрел на Редмена без тени лицемерия.
– Вы не верите в привидения, сэр?
Такое очевидное решение поставило Редмена в тупик. Хенесси мертв, но все-таки он здесь. Следовательно, Хенесси – привидение.
– Не верите, сэр?
Мальчик задавал не риторический вопрос. Он хотел – нет, он требовал разумного ответа на разумный вопрос.
– Нет, мальчик, – ответил Редмен. – Нет, не верю.
Лейси как будто не смутил этот конфликт мнений.
– Вы увидите, – сказал он просто. – Вы все увидите.
В свинарнике голодала большая безымянная свинья. Она следила за ритмом дней, и с их течением росли ее желания. Она знала, что время гнилых объедков в лохани прошло. Место этих поросячьих радостей заняли другие аппетиты.
Она приобрела вкус – с того прошлого раза – к еде с особой текстурой, особым резонансом. Подобный корм она не собиралась требовать постоянно – только когда у нее возникала потребность. Небольшая потребность – время от времени укусить кормящую руку.
Она стояла у калитки своей тюрьмы, беспокойная от предвкушения, ждала и ждала. Она фыркала, она хрюкала, ее нетерпение переходило в тупой гнев. В прилегающем загоне, в свою очередь, заволновались кастрированные сыновья, почувствовав ее стресс. Они знали ее натуру – и она была опасна. В конце концов, она сожрала двух их братьев, живьем, еще мокрых после утробы.
Потом из-за синей завесы сумерек раздался шум – тихий шорох шагов по крапиве и чье-то бормотание.
К свинарнику подходили двое мальчишек, уважение и опаска чувствовались в каждом шаге. В ее присутствии они нервничали, и их можно было понять. О трюках свиньи ходило море слухов.
Разве не говорила она в гневе одержимым голосом, изворачивая свои жирные свиные губищи и изрекая слова украденным языком? Разве не вставала порою на задние копыта, розовая и властная, и не требовала, чтобы в ее тень слали самых маленьких ребят, чтобы сосать ее титьки – голыми, как поросята? И разве не била она свирепо копытом по земле, пока поданную еду не разрезали на кусочки и аккуратно, прикасаясь к мясу лишь двумя дрожащими пальцами, не клали ей в пасть? Все это было.
Бывало и хуже.
Сегодня, знали мальчишки, они не принесли того, чего она хотела. Не то мясо, что она заслуживала, лежало на тарелке. Не сладкое белое, которое она просила другим своим голосом, – мясо, которое она, если желала, могла взять силою. Сегодняшним угощением был простой залежавшийся бекон, украденный с кухни. Лакомство же, которого она жаждала, – мясо, которое загоняли и пугали, чтобы насытить мышцы, а потом колотили, как отбивную, ей на потребу, – это мясо оказалось под особой защитой. Не сразу удастся выманить его на убой.
Тем временем, надеялись они, она примет извинения и слезы и в гневе своем не сожрет посланников.
Один из мальчишек к тому моменту, пока дошел до стены свинарника, наложил в штаны, и свиноматка учуяла это. Ее голос приобрел другой тембр, смакуя остроту их страха. Вместо низкого хрюканья она издала высокую, раздраженную ноту. Она говорила: «Знаю, знаю. Придите же на мой суд. Знаю, знаю».