Клятва Селлазаре - стр. 3
– Стой! Ты убьёшь его!
В ответ – зловещее молчание. Безжалостные звуки кнута тут же прекратились; Родольфо, бесчувственно упав на траву, стал отдышиваться и приходить в себя от ударов, а самый главный зачинщик этого ужаса обратил свой пристальный взор на меня. Я чуть ли не с заплаканными глазами подбежал к плотнику, стал проверять его пульс, жив он или нет. Но отец тут же обступил меня и, дёрнув за рукав, крикнул:
– Что ты сказал? – голос его был мрачным и возбужденным, на грани гнева, – Что ты сказал, Антонио? Повтори!
Я, понимая, что нарываюсь на ещё более страшную беду и рискую лишиться способности говорить, испуганно произнёс:
– Не надо, отец! Он не виноват!
Лицо Серджио исказила злость. Он хищно улыбнулся и проговорил с приглушённым гневом:
– Ты говоришь, он не виноват! Что я слышу?! Кто тебе это сказал? Он сам, что ли? Значит, ты беспокоишься более за него, чем за своего родного отца, благодаря которому ты живешь здесь, на этой райской земле! Ты осмелился воспрепятствовать мне учить этого лентяя жить по нашим законам, а не по собственной прихоти! Если так, то его я не держу: этот плотничек может идти восвояси, а тебя могу и запереть в доме у матери! Того ли ты желаешь?
Он хотел было меня тут же отдернуть от лежавшего Родольфо, но я прижался к его груди и рыдал без продыху.
– Перестань проливать девичьи слёзы, ты не размазня! – в бешенстве крикнул он и, схватив меня за руку, стал отводить от него. Я хотел было вырваться, а отец, заметив это, с силой шлёпнул меня по руке, точнее, по запястью. На всю свою оставшуюся жизнь я запомнил этот удар. Рука моя покраснела, но плакать я больше не мог, силы мои были слишком истощены.
Отец, на том ему спасибо, не принялся меня предавать той же участи, что и Родольфо, но отправил меня в дом и воспретил выходить до следующего утра.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Было очевидно, что бедный Родольфо не выдержит столь сильного давления, которое на него регулярно оказывал мой отец. Нет, не он его прогнал с поместья, а Родольфо сам изволил покинуть пределы нашего дома. И с одной стороны, конечно, мне было ужасно тяжело расставаться с ним. Он был единственным человеком, кто понимал меня, жалел со всей искренностью. Он был беспримерно добр ко мне и сочувствовал мне, когда меня ругали отец или мать. И я отвечал ему взаимностью: ежели ему доставалось, я всегда занимал его сторону. Другое дело, что говорить что-либо против отца было для меня немыслимым деянием. Родольфо научил меня многому: как строить корабли и плоты, как ими управлять, где их применять и для чего. Мы нередко ходили с ним за рыбой к порту, когда отец нас заставлял.
И вот однажды его не стало. И когда я это понял, я был готов впасть в отчаяние. Но мешало мне то обстоятельство, что он ушёл из ненавистного ему пристанища, где его избивали и оскорбляли самыми непристойными словами. Меня и сейчас от них пробирает насквозь. В какой-то мере я даже стал за него радоваться, ибо теперь он был избавлен от нужды постоянно быть не то объектом, не то свидетелем того произвола, который посеял отец в своём имении. Я убеждён был, что отныне он счастлив больше всего на свете; ему дали свободу, и он с великим облегчением последовал навстречу ей.
Быть может, вскоре его взял к себе другой помещик, по-мягче и по-толерантнее моего отца, и он вновь обременён возложенными на него повинностями, но этого я уж точно никогда не узнаю.