Клубок Сварогов - стр. 61
К счастью для Оды, уже начинало темнеть, поэтому прохожих на улицах было мало, да и те при виде буйных Изяславовых гридней спешили свернуть куда-нибудь в переулок.
В великокняжеском дворце Оду заперли в небольшой светлице с одним оконцем, утонувшим в нише толстой каменной стены. Кроме скамьи и грязного ложа в комнатке ничего не было. Судя по доносившимся громким мужским голосам, где-то поблизости находилось помещение для дворцовой стражи.
Какое-то время Ода мерила комнатушку нервными шагами из угла в угол, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за двери, обитой железными полосами. Потом Ода долго смотрела в окно на закатное небо, на громаду Десятинной церкви, на тесовые крыши и маковки боярских теремов. Безнадёжное отчаяние вытеснялось из неё бессильной яростью.
Когда совсем стемнело, за дверью послышались шаги, голоса, бряцанье оружия. Звякнул замок, дверь со скрипом отворилась, и в светлицу вступил Изяслав, наклонив голову в низком дверном проёме.
Сопровождавшие Изяслава гридни внесли в комнату небольшой стол. Они поставили на него медный горящий светильник, блюдо с фруктами, тарелку с копчёным мясом, две серебряные чаши и сосуд с вином, после чего удалились, обмениваясь многозначительными взглядами и ухмылками.
Изяслав придвинул к столу скамью и сел.
– Выпей со мной, княгиня, – сказал он, наливая в чаши тёмно-красное вино. – Это немецкое вино из подвалов короля Генриха.
Видя, что Ода продолжает стоять, Изяслав силой усадил её на скамью рядом с собой.
– К чему это упрямство, княгиня? – недовольно заговорил он. – Ты же в полной моей власти, и я волен сделать с тобой всё, что пожелаю. Ну, за что будем пить? – добавил Изяслав, увидев, что Ода покорно взяла чашу со стола.
Не отвечая, Ода осушила чашу до дна и поставила её обратно на стол, перевернув ножкой кверху.
Изяслав нарочито громко и торжественно провозгласил:
– За восстановленную справедливость и за Божье провидение, которое всегда на стороне обиженных. – Затем он залпом выпил вино.
Ода не смогла удержаться от презрительной усмешки после этих слов Изяслава, а также при взгляде на вымазанные жиром рукава Изяславовой свитки[67], на хлебные крошки в его бороде. Раньше извечная неопрятность Изяслава вызывала в Оде лишь жалость к нему, но теперь это не вызывало у неё ничего, кроме презрения. И этот человек, неряшливый и пьяный, ныне стал великим киевским князем!
– Я рада, что твои скитания наконец-то закончились, княже, – сказала Ода. Однако тон её голоса выдал её истинные чувства к Изяславу.
Изяслав набычился, его голос зазвучал совсем по-другому:
– Супруг твой постоянно строил козни против меня, полагая, что мне не по плечу великокняжеская власть. Святослав лишь себя считал достойным стола киевского, меня же он ни во что не ставил! Ну и где ныне наш гордец? Сдох и гниёт в земле. А я, ненавидимый и гонимый, жив и здравствую! Сыновья Святослава в моей воле ходить станут, а со вдовушкой его я в постельке баловаться буду. Так-то!
Изяслав протянул руки к оторопевшей Оде и резко рванул на ней платье. Ткань с треском разошлась, обнажив грудь и плечи княгини.
– Это же не дело, чтобы такая пава томилась на ложе одна, без мужских ласк, – молвил Изяслав, с похотливым смехом тиская Оду за грудь. – Уж я тебя приласкаю, голуба моя. Останешься довольна! Хе-хе.